Бледно-серая шкура виновного - [18]

— А теперь насчет нескольких мелочишек на борту «Лопнувшего флеша», дружок. Почему, например, звучит легкий динь-дон, когда кто-то ступает на палубу? Зачем, например, все опутано проводами звуковой системы, причем не ради приятной музыки, а для записи и прослушивания? Как насчет крошечного отделения на носу, набитого оружием? Некоторые любопытнейшие участки на тебе самом намекают, что у тебя должна быть славная коллекция «Пурпурных сердец»[12], если ты заработал их на какой-то войне. Почему ты повсюду шатаешься как бы спросонья, спотыкаясь о друзей-приятелей, медленно, грубо и неуклюже, а в субботу вечером был в десяти футах от Мэрили, которая наступила на верхней палубе на кубик льда и чуть не рухнула с трапа вниз головой, а ты каким-то фантастическим образом взлетел, подцепил ее за талию, поймав прямо в воздухе? Хочешь еще? Как насчет мгновенного и столь полного преображения в тупого туриста ради телефониста в старомодных очках? Мне даже почудилось, будто я тебя не знаю! Как насчет мошеннического вранья, когда ты меня почти убедил в своем уходе от дел на покой? Почему Мейер, из которого я попробовала выкачать сведения о тебе, удрал, продемонстрировав невероятную скорость и прыть? Как насчет мрачного профессионального эпизода с фотоаппаратом, лебедкой, проволокой и всем прочим, который ты разыгрывал с такой сосредоточенностью, что я могла бы ходить вокруг на руках, зажав в зубах розу, и не удостоиться от тебя даже взгляда? Как насчет моего слабого неотступного подозрения, что ты едешь в Фростпруф не ради утешения этой самой Джанин, а ради получения от нее информации? Говоришь, вражеская территория? Может, весь мир для тебя вражеская территория, Макги. Но почему-то все это укладывается в одну гнусную воображаемую картину, когда с воем летит стая официальных машин, откуда выскакивают ребята в синем, и огромный мегафон рявкает: стоять на месте, а не то пустим слезоточивый газ.

— Ты действительно тепленькая, как щенок. Тепленькая и чуткая.

— Может быть, мне присуща одна эксцентричная особенность. Понимаешь ли, светский порок. Нечто вроде реакции на опасность или что-нибудь в этом роде. Начну спать с кем-нибудь, и у меня пробуждается жуткое любопытство на его счет.

— Ну и что? Может быть, у меня точно та же проблема. Но я не задаю вопросов. И не пытаюсь разузнать то, что, наверно, могу разузнать без большого труда.

Она долго молчала. Я взглянул на нее. Закусила губу, сложив на коленях руки. А потом сказала:

— Откровенность за откровенность. Когда придет время тебе рассказать, я тебе расскажу. Не устно — письменно, чтобы все было точно и правильно. Не утверждаю, будто это перевернет землю или что-то вроде. Но сейчас, по весьма основательным, на мой взгляд, причинам, придержу это при себе. Откровенность за откровенность. Если у тебя тоже есть основательные причины, ладно, больше не буду спрашивать.

И тогда я сказал, что действительно отошел от дел, но порой подбираю крошки, когда могу себе это позволить.

— Наше общество хитрое, сложное, индифферентное, Пусс. Здесь полно лазеек. И куча умных зверей, умеющих шмыгать в лазейки и залезать в карманы ничего не подозревающим людям Если все тщательно провернуть, у обчищенного нет никакой возможности вернуть себе что-нибудь. Существуют тысячи абсолютно законных действий, которые оказываются аморальными или безнравственными. У служителей закона нет оснований для вмешательства. Юристы не способны помочь. Голубок обронил свой бумажник в реку, полную крокодилов. Он точно знает, куда тот упал, но может только стоять на топком берегу и ломать руки. Я — специалист по спасению. И неплохо знаком с крокодилами. Поэтому заключаю с голубком сделку, ныряю, вытаскиваю бумажник, делюсь с ним пополам. Когда знаешь, что шанс на возврат нулевой, получить половину весьма соблазнительно. Если и не выйдет, теряю лишь я.

— Или становишься лакомым блюдом для крокодилов, дружок.

— До сих пор был несъедобным. Сейчас мой клиент — Джанин Бэннон. Она этого еще не знает. Им должен был стать Таш. Классический случай легального шантажа. Я не понимаю убийства. Им это не требовалось. Одно знаю: этим делом я должен заняться сам. Незнакомцы — самые лучшие клиенты. Тогда можно свободно вести игру и хранить хладнокровие. Тут я слишком задет за живое, слишком зол, чересчур уязвлен в самое сердце. Грязное, бессмысленное дело. Поэтому я должен им заняться.

Она ненадолго задумалась.

— Меня еще одно интересует, милый. Как ты отыскиваешь… новых клиентов?

Я рассказал, как отыскал последнего, тщательно прочесывая местные заметки в толстом воскресном номере одной из газет Майами. Среди показавшихся мне интересными и отмеченных сообщений было объявление клуба филателистов с извинениями за принятое в последнюю минуту мистером таким-то, широко известным ресторатором с очень длинной и сложной греческой фамилией, решение снять с экспозиции и не выставлять свою полную, чрезвычайно ценную коллекцию греческих почтовых марок, и в их числе знаменитую «Пыльную Розу» 1857 года, оцененную в 1954 году на аукционе в Нью-Йорке в 21 000 долларов.