Бледна как смерть - [87]

– Вы, наверное, хотите, чтобы я сообщил вам, когда она вернется? – спросил Уилдинг у Адама. – Не могу обещать, что она согласится снова вас увидеть, имейте это в виду. Она унаследовала упрямство от матери.

Наташа поняла, что может никогда не узнать окончания этой истории. Оставалась единственная важная вещь, которую она должна была выяснить у Джейка Ромилли. Но если следовать обычному порядку, то она сделала свою работу. Оставалось только получить гонорар и никогда больше не видеть ни Адама, ни Эндрю Уилдинга. Если Бетани путешествует, как предположил Уилдинг, для нее, Наташи, по идее, не важно, вернется ли она домой, сдержит ли ее отец обещание и свяжется с Адамом и захочет ли Бетани увидеться с ним. Она могла бы попросить Адама черкнуть ей несколько строк, но с учетом того, что было между ними, вряд ли можно считать это хорошей идеей.

– Мистер Уилдинг, заверяю вас, некоторые из предков Бетани дожили до преклонных лет. Не составит никакого труда заказать копии свидетельств о смерти, чтобы вы смогли показать их дочери.

– Правда? Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Один из тех, кого не надо убеждать в том, что знание прошлого может изменить настоящее.

– Мой вопрос может показаться вам странным. Скажите, после бабушки, которая передала Бетани дневник, не осталось никаких вещей?

– В основном старый хлам, сваленный на чердаке. Мэй умерла десять лет назад, но я никогда не пытался разобрать его.

– Не будете ли вы возражать, если я взгляну одним глазком?

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Эндрю Уилдинг провел их ко входу на чердак, взял из сушильного шкафа длинный шест, чтобы отодвинуть щеколду на потолке, и пододвинул алюминиевую стремянку.

– Выключатель находится на полу, справа. – Он подождал, чтобы убедиться, что Наташа благополучно забралась наверх и включила свет. – Я вас здесь оставлю.

– Спасибо.

Чердак представлял собой длинное, обшитое досками помещение под новыми, открытыми стропилами с торчащими изо всех щелей клочками изоляционной минеральной ваты. Небольшой стеклянный фонарь был покрыт паутиной.

Между стопками картонных ящиков, чемоданов, пластмассовых контейнеров и корзин для мусора, наполненных одеждой и старыми одеялами, Наташа протискивалась с трудом. Рождественские декорации, два деревянных сундука, маленький крашеный комод. Верхний ящик, заполненный украшениями, был наполовину открыт. В нем оказались тяжелые броши и гранатовые ожерелья. Тут же были старый магнитофон, куча долгоиграющих пластинок, коробки из-под обуви, заполненные поздравительными открытками и письмами.

Отголоски жизни. Вернее, нескольких жизней.

В одном углу сложены стопкой фотоальбомы. Наташа взяла один, положила на сгиб руки и открыла. Черно-белые фотографии, закрепленные черными уголками; под каждой – белые подписи: Брайтон, Фэлмаут. На фотографиях была изображена белокурая женщина в шерстяной вязаной двойке и брюках, с короткими завитыми волосами, стоящая на волнорезе с ребенком на руках. Потом маленькая девочка с рожком сливочного мороженого, в вышитой шляпке, верхом на ослике.

В следующем альбоме девочка была уже постарше, в следующем уже носила школьную форму, белые носочки и галстук-ленточку. Фотографии в самом нижнем альбоме изображали молодую девушку. Надпись гласила: «Элейн исполнилось 18 лет».

Встав на колени, Наташа открыла первый сундук. Он до отказа был заполнен одеждой: вечерние платья с блестками, красивый черный палантин, золотистые туфельки на завязках, усыпанная камешками диадема, какие носили модницы в 20-е годы XX века. Наташа мысленно приказала себе сконцентрироваться.

На дне сундука она нашла другие открытки. Снимки Лох Ломонда, Тинтагеля. Они были датированы 1987 и 1989 годом, причем последняя прислана из местечка в долине реки Луары. Все были адресованы бабуле и подписаны «Эндрю и Бетани».

Наташа открыла второй сундук. Здесь хранились аккуратно сложенные детские игрушки и рисунки, деревянные кубики, ковчег с крошечными парами львов, лебедей и фламинго, причем местами краска на фигурках стерлась; разноцветный вязаный шарф с дырками в тех местах, где петли были спущены; самодельные, аккуратно сшитые кукольные платья; теннисная ракетка и пара ржавых коньков; матерчатая кукла и еще одна в платье с кринолином; мозаика из картинок-загадок с изображениями водяной мельницы, короля Артура и его королевы Гиневры.

Лиззи Сиддал на картине Миллеса «Офелия».

А под игрушками – картины. Десятки первых детских рисунков и карандашных каракулей, каждый из которых аккуратно датирован на обратной стороне 50-ми годами. Значит, это творения Элейн. За ними следовали более сложные и умелые рисунки, отличавшиеся все более зрелым и индивидуальным видением натуры. Сокровищница воспоминаний. Мэй берегла каждую мелочь, когда-либо нарисованную, сделанную или написанную дочерью.

Наташа опустила крышку и переключила свое внимание на один из распухших чемоданов, в котором, как она обнаружила, Мэй бережно хранила одежду дочери.

Неужели все матери так делают? Анна, безусловно, была исключением. Может быть, она сохраняла отдельные вещи, но каждую мелочь?

Складывалось впечатление, что в глубине души Мэй знала, что это должно было случиться, что ее дочь не проживет долго и ей придется испытать самое страшное, что может выпасть на долю матери, – пережить собственное дитя. Она знала, что каждая мелочь будет иметь ценность и поэтому должна быть сохранена.