Блаженство по Августину - [9]

Оставшись один, он подошел к большому и глубокому бронзовому тазу-лабруму, покоившемуся на трех львиных лапах. Быстро попробовал, сколь горяча парящая вода, убрал исподу жаровню с тлеющими углями и принялся поспешно разоблачаться от воинской амуниции, не позабыв поставить епископский посох поудобнее, в пределах досягаемости.

Сначала Аврелий избавился от тяжелой накидки из толстых кожаных полос, прошитых медными кольцами для защиты плеч и груди. Вслед на мозаичный пол сбросил такую же юбку. Скинул шерстяную тунику с длинными рукавами. Оставшись в одной нижней безрукавке-интеруле, принялся распускать кожаную шнуровку на своем варварском облачении, ниже пояса укрывающем тело от весенних заморозков и других пренеприятных превратностей путешествия по буколическим местностям. Легионеры подобное шерстяное полевое укрытие называют то ли галльским, то ли латинским словом «бракарум».

Носить такой вот чуждый для цивилизованного италийского горожанина или африканского нумидийца наряд, состоящий из обширного мешка для чресел и двух широких труб для ног, Аврелий некогда с трудом приспособился в холодном северном Медиолане. По прошествии двух-трех зим мало-помалу привык и нашел его вполне подходящим для поддоспешного одеяния и верховой езды.

Разобравшись со шнуровкой бракарума, он размотал набедренную повязку и наконец добрался до средней высоты изукрашенного бронзового сосуда, чье предназначение у него не вызвало каких-либо сомнительных и стеснительных колебаний. Справив неотложную малую нужду, закрыв плотной крышкой нужный сосуд, отметил: нечистоты, выходит, прямиком отправляются куда-то в подземную клоаку на вилле. Несомненно, и в деревне кесарево имение снабжено кое-какими городскими удобствами и так же по старому римскому укладу не имеет в жилом доме водопровода-акведука.

В горячей воде, щедро заправленной моющим маслом и сухими лепестками роз, Аврелий долго не расслаблялся, не сибаритствовал, не эпикурействовал философически или как-нибудь гедонистически. Он посыпал мятным аравийским порошком волнистую палочку из мягкого дерева и тщательно почистил зубы. Чем-либо иным банно-термальным не занялся, потому что сразу приступил к ответственной и скрупулезной процедуре бритья, согласно старому римскому обычаю оптиматов.

В противоположность мнению многих, согласных с тем, будто бы растительность на лице украшает мужей, бороды и усов грамматик и ритор Аврелий Патрик Августин смолоду никогда не носил. Уж очень он не желал уподобляться жрецам-служителям нечестивых демонов или походить на языческих бродячих бородачей-софистов, услужающих вкусам невежественной черни и тешащих тех же нечистых бесов бесплодного умствования. Обыкновенно во время бритья он с усмешкой припоминал ироничную реплику умнейшего и образованнейшего афинского иудея Ирода Аттика, говорят, видевшего ой много этаких философских бород и плащей, но философов, к сожалению, в таком неопрятном виде и образе не приметившего.

На сeлле рядом с лабрумом для гостя лежали приготовленные две образцово острые бронзовые бритвы, полированного серебра зеркальце и стеклянные бутылочки с благовонными маслами и притираниями для бритья. Только один раз порезавшись, — всегдашним несчастьем в злосчастной ямке на подбородке, — Аврелий отбрился от жесткой черно-белой пегой щетины. До вечера довольно, а там можно снова воспользоваться сельским комфортом виллы Дилекта.

Ее предержащий владелец кесарь и август Востока Теодосий Секундус вряд ли когда-нибудь здесь лично появится. Разве только ему придется спасаться в Африке от какого-нибудь узурпатора. Но это едва ли, правление внука Теодосия Магнума, подарившего ему этот богатейший и обширнейший сальтус в Нумидии, обещает быть твердым и долгим. Ибо римская цивилизация в Константинополе держится сильнее и крепче, нежели в самом Вечном Риме, куда нынешний кесарь и август Запада Гонорий и носа не кажет, водворившись на постоянное местопребывание средь мокрых болот в хорошо защищенной Равенне…

Аврелий заклеил порез смолистым листиком какого-то бальзамового дерева; насухо и до красноты обтерся грубой холщовой простыней, причесался частым деревянным гребнем, взял со скамьи свежую аккуратно сложенную интерулу и принялся неспешно одеваться, шнуроваться в кожу с ног до головы. Затем он степенно воротился в кубикулум, где достал из платяной ниши, снял с распялки багряную епископскую мантию, за ночь достаточно отвисевшуюся, разгладившуюся и принявшую подобающий вид священнического облачения. Не торопясь облачился, водрузил на голову искусно уложенную красную пастырскую митру-повязку.

За оконными ставнями, смотрящими в атрий, столь же неторопливо занималась, разгоралась розовоперстая заря, и наставал светлый Божий день.

Епископ отодвинул ставни, преклонил колена по направлению к посветлевшему востоку над кровлями высоких строений кесаревой виллы и трижды вслух прочел «Отче наш». Сначала по-латыни на материнском языке, вослед на греческом койне и завершил утреннее моление о ниспослании милости Всевышнего сиро-халдейским словом, каковое впервые предстало плотью, полное истины и благодати. Ведь именно посредством этого наречия Мессия прежде всего обратился с евангельскими словами истинной веры к родным и ближним, дальним и присным, а грядущим обетовав вечное царство славнейшего Града Божия, наслаждающегося бессмертно лицезрением Бога.