Блаженство - [23]

Она отправилась ко мне, а я к ней.

Теперь мужайся и терпи, мой край, сорвавшийся с цепи,

Мой остров каменный и малогабаритный.

Циклоп грозил тебе вдогон, швырял обломки лестригон,

Проплыл ты чудом между Сциллой и Харибдой,

Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики,

Служанки предали, и сын забыл вид мой,

Потом, накушавшись мурен, решил поднять страну с колен,

Потом, наслушавшись сирен, попал в плен.

Когда окончится война, нельзя вернуться ни хрена.

Жена и дочка вместо книг читают карту,

И мать взамен веретена берет штурвал, удивлена.

Не знаю, как там Менелай попал на Спарту,

Не знаю, как насчет Микен, – ведь мы не видимся

                                                                   ни с кем, —

Но мир, избавившись от схем, готов к старту.

Под Троей сбились времена: стационарная страна

И даже верная жена идет на.

И вот нас носит по волне, то я к тебе, то ты ко мне,

Невольник дембеля и труженица тыла,

Твердела твердь, смердела смерть, не прекращалась

                                                                    круговерть,

А нас по-прежнему друг к другу не прибило.

Вот дым над отчею трубой, и море выглядит с тобой

Обрывком ткани голубой с куском мыла, —

И проплутавши десять лет, ты вовсе смылишься на нет,

А там и след сотрется твой, и мой след.

В погожий полдень иногда, когда спокойная вода

Нам не препятствует сближаться вдвое-втрое,

Я вижу домик и стада, мне очень хочется туда,

Но что мне делать, господа, при новом строе?

Седой, не нужный никому, в неузнаваемом дому

Я б позавидовал тому, кто пал в Трое.

И нас разносит, как во сне, чтоб растворить

                                                             в голубизне.

Кричу: ты помнишь обо мне? Кричит: да.

Постэсхатологическое

Владимиру Вагнеру

Наше свято место отныне пусто.

                          Чуть стоят столбы, висят провода.

С быстротой змеи при виде мангуста,

                            кто могли, разъехались кто куда.

По ночам на небе видна комета —

                           на восточном крае, в самом низу.

И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую

                                                              стрекозу.

Я живу один в деревянном доме. Я держу корову,

                                                            кота, коня.

Обо мне уже все позабыли, кроме

тех, кто никогда не помнил меня.

Что осталось в лавках, беру бесплатно.

Сею рожь и просо, давлю вино.

Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему

                                                                не дано.

Я уже не дивлюсь никакому диву.

                               На мою судьбу снизошел покой.

Иногда листаю желтую «Ниву»,

                                и страницы ломаются под рукой.

Приблудилась дурочка из деревни:

                        забредет, поест, споет на крыльце —

Все обрывки песенки, странной, древней,

                               o милом дружке да строгом отце.

Вдалеке заходят низкие тучи,

                             повисят в жаре, пройдут стороной.

Вечерами туман, и висит беззвучье

                                над полями и над рекой парной.

В полдень даль размыта волнами зноя,

                           лес молчит, травинкой не шелохнет,

И пространство его резное, сквозное

                           на поляне светло, как липовый мед.

Иногда заедет отец Паисий,

                         что живет при церковке, за версту, —

Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей,

                              по привычке играющий в простоту.

Сам себе попеняет за страсть к винишку,

                             опрокинет рюмочку – «Лепота!» —

Посидит на веранде, попросит книжку,

                                      подведет часы, почешет кота.

Иногда почтальон постучит в калитку —

                                 все, что скажет, ведаю наперед.

Из потертой сумки вынет открытку —

                                   непонятно, откуда он их берет.

Все не мне, неизвестным; еры да яти;

                                 то пейзаж зимы, то портрет царя,

К Рождеству, дню ангела, дню Печати,

                      с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.

Иногда на тропе, что давно забыта

                                    и, не будь меня, уже заросла б,

Вижу след то ли лапы, то ли копыта,

                     а вглядеться – так, может, и птичьих лап,

И к опушке, к темной воде болота,

                                 задевая листву, раздвинув траву,

По ночам из леса выходит кто-то

                                  и недвижно смотрит, как я живу.

«Тело знает больше, чем душа…»

Бедная пани Катерина! Она многого не знает из того, что знает душа ее.

«Страшная месть»

Тело знает больше, чем душа.

Впрочем, так душе и следует:

Вяло каясь, нехотя греша,

Лишь саму себя и ведает.

Неженка, гуляка, враг труда,

Беженка, мечтательница, странница —

Улетит неведомо куда,

А оно останется.

И тогда, уставшее нести

Груз души, тряпья и бижутерии,

Двинется по темному пути

Превращения материи.

Лишь оно постигнет наконец

Жуть распада, счастье растворения —

Кухню, подоплеку, что творец

Укрывает от творения.

Так оно узнает, чем жило, —

Правду глины, вязкую и точную,

Как философ, высланный в село