Блаженные похабы - [6]

.

Разумеется, Библия знала и «бытовое» безумие: Септуагинта называет «настоящего» сумасшедшего έπίλημτπτος Любопытен, в свете проблемы притворного безумия, эпизод, когда Давид при дворе царя Анхуса из соображений безопасности

изменил лицо своё пред ним и притворился (προσεποι-ήσατο)… и упал у ворот, и слюна его стекала по бороде его. И сказал Анхус рабам своим: Вот, вы видите, что этот человек безумен (έπίλημπτον). Ради чего вы привели его ко мне? Или я испытываю недостаток в безумцах, что вы приводите этого, чтобы и он безумствовал (έττιλημπτεύεσθαι) предо мной? (1 Цар. 21:13-15; ср. Псалом ЗЗ) [11].

Но как раз это притворное безумие не имеет ничего общего с идеей святости [12].

Со временем эллинистические представления проникли в еврейскую среду; прежде всего это произошло в космополитических городах Средиземноморья и началось с текстов, создававшихся раввинами, но по-гречески. «Лучше пусть меня называют глупым (μωρός) во все дни мои, но да не будет ни часа, чтоб я показался нечестивым в глазах Божиих» [XXI]. В Мидраше комментарий к 34-му Псалму сопровождается следующим характерным замечанием: «В морских портовых городах дураков называют "морим"» [XXII]. Явно имеется в виду заимствование греческого термина μωρός 'глупый', не имевшего, стало быть, полного аналога в еврейском.

Несмотря на все различия между библейским праведником и христианским юродивым, сама поза одинокого избранника Божия, презираемого бессмысленной толпой, несомненно, «одолжена» вторым у первого. В этом смысле очень характерно позднебиблейское сочинение «Премудрость Соломонова»:

Встанет праведник в великом дерзновении пред лицом обижавших его… И скажут они, раскаявшись: «Это тот, над кем мы, неразумные (oi άφρονες)…, смеялись… Мы считали его жизнь безумием (μανίαν)… и его кончину бесчестной. Каким же образом он сопричислился к сынам Божиим, а удел его – среди святых? (Sapientia Salomonis, V.l-5).

Воплощением греческой идеи о том, что истинная мудрость может скрываться под маской глупости, был Сократ. Платон говорит о нём, что он

всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением (αρωνευόμενος δέ και παίζων πάντα τον βίον προς τους ανθρώπους διατελεί). Если послушать Сократа, то на первых порах его речи кажутся смешными (φανεΐεν άνπάνυ γελοίοι то πρώτον) и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех (άπειρος και ανόητος άνθρωπος πάς αν τών λόγων καταγελάσειεν). Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны[XXIII].

Хотя сам Сократ и не был признан христианством [13],- однако парадигма как таковая уже задана: истинная мудрость скрыта от глаз, и глупцам она кажется глупостью.

Важным культурным явлением, оказавшим некоторое влияние на юродство, считается греческий кинизм [XXIV]. Тут следует различать несколько уровней преемственности. Во-первых, общее воздействие адептов этой философской школы на ранних христиан. Император Юлиан утверждает, что у «нечестивых галилеян» и киников много общего (Juliani Oratio VII, 224В). Элий Аристид верно подмечает, что христиан и киников равно характеризует специфическое смешение дерзости и смирения (αύθάδεια και ταπεινότης) [XXV]. Ипполит описывает жизнь христианина Татиана как «киничнейшее» житие (κυνικότερος βίος) (Hippoliti Haeresis Χ, 18) [14]. Во-вторых, следует отметить, что агиографы, описывая жизнь юродивых, специально заостряли внимание на «кинических» чертах их поведения (о чём мы подробнее поговорим ниже).

Если для библейского пророка вызывающее поведение таковым как бы и не является, ибо вызов исходит не от человека, то философ-киник своей раскрепощенностью как раз осуществляет высшую свободу. Он обличает поверхностные представления и низвергает ложных кумиров не от имени божества, но авторитетом собственной мудрости. Защищая классический кинизм от его позднейших эпигонов, Юлиан так формулирует основной принцип этой философии:

Я не имею в виду, что мы должны быть бесстыжими перед людьми и делать то, чего делать не положено (πράττειν τά μή πρακτέα). Но всё, от чего мы воздерживаемся, и всё, что мы делаем, давайте… делать или не делать не потому, что толпе это кажется красивым или безобразным, а потому, что это запрещено разумом и нашим богом, то есть рассудком (λόγω και τω εν ήμΐν θεώ, τουτ’ έστι τω νω)… Толпа же пусть следует общему мнению – это лучше,чем если бы она была вовсе бесстыжей (Juliani Oratio VI,196D).

Если поведение пророка – своего рода спектакль, предполагающий завороженную аудиторию, то для киников, по мнению Юлиана, «главной целью было достичь блаженства, и, я думаю, они интересовались другими лишь постольку, поскольку понимали, что человек по природе существо политическое» (Ibid., 201С).

Киники не желали говорить ни от чьего имени, кроме собственного. Пророчеств они вообще не любили, над оракулами жестоко издевались, ибо человек, с их точки зрения, абсолютно свободен. Юлиан вынужден признать, что «Диоген не посещал храмов, не поклонялся статуям и алтарям» (Ibid., 199 В).