Блаженной памяти - [72]

Если идет дождь, Октав занимает Фернанду рассказами. Из его историй до меня дошла одна — история отшельницы эпохи Меровингов, святой Роланды, гордости местного фольклора. Каждый год в первый понедельник после Троицына дня процессия, проделывающая около тридцати километров, носит по окрестным полям мощи святой и благочестивого отшельника, ее современника. Один из традиционных привалов кортежа — парадный двор Акоза; наверняка Фернанда иногда помогала украшать двор цветами. Свежими глазами ребенка, которого все восхищает и ничто не удивляет, вероятно, смотрела она на странное шествие: впереди деревенский барабанщик и трубачи, за ними священники; участники процессии в немыслимых мундирах, которые они смастерили себе сами и которые своей пестротой напоминают о различных армиях, прошедших по этому уголку земли; милая небрежность в одежде мальчиков-певчих. Фернанда, наверно, вдыхала аромат курений, затоптанных роз и более сильный запах дешевого вина и потной толпы. «Дядя Октав», который считает делом чести пронести раку на каком-то отрезке пути, несомненно ценит сохранившиеся в этом празднестве элементы язычества, тоже священные и относящиеся к временам более далеким, чем девственница из Жерпина: во главе процессии ставят самых крепких крестьянок и крестьян, и отбор по традиции совершается в трактире, где его сопровождают обильными возлияниями; крестьяне радуются тому, что процессия топчет их поля, — тем плодороднее они будут. Когда восторг и возбуждение достигают апогея, парни, которые, почти как фавны, прыгают вокруг раки, пускаются преследовать девушек, имитируя эпизод из жития Святой Роланды. По адресу святой и ее благочестивого друга-отшельника отпускаются всевозможные шуточки и, согласно местной традиции, когда две раки встречаются, они сами собой устремляются друг к другу.

История жизни Роланды в изложении Октава весьма далека от романтической банальности апокрифа XVIII века «Принцесса-беглянка, или Житие Святой Роланды» и благочестивой прозы брошюрок, которые раздают в храмах. По ней прошлась рука поэта. Я не пытаюсь здесь подражать стилю рассказчика, который, конечно, отличается от стиля писателя. И все-таки в этом повествовании будет то, что сохранила в памяти от своих последних при жизни Октава поездок в Акоз одиннадцатилетняя слушательница.

У короля ломбардцев Дидье была дочь, прекрасная, как ясный день, — звали ее Роланда. Отец обручил девушку с самым молодым из своих вассалов первой руки, Оже, про которого известно было, что он сын самого шотландского короля. Дидье и Оже были язычниками, они поклонялись деревьям, источникам и каменным идолам, какие встречаются на степных просторах.

А Роланда приняла христианство и втайне посвятила себя Богу. Понимая, что ни отец, ни жених не станут чтить ее обеты, она решилась бежать. Легкая, как гонимый ветром листок, промчалась она по альпийским ущельям и долинам, а потом углубилась в Вогезы. Оже, которому предательница-служанка сообщила о побеге невесты, пустился по ее следам. Ему не составило бы труда догнать девушку и схватить за распущенные волосы. Но он ее любил и не хотел обходиться с ней, как хищник с пойманным им несчастным животным. Поэтому он держался на некотором расстоянии от Роланды.

Когда измученная беглянка останавливалась на ночлег, Оже останавливался тоже, прячась за скалой или купой деревьев. Когда она подходила к дверям фермы попросить хлеба или молока, он подходил туда вслед за ней и просил о том же. Только однажды Оже нагнал Роланду. Как-то утром, видя, что она не встала со своего лиственного ложа, он осмелился подойти ближе и услышал, как она стонет в лихорадке. Много дней подряд выхаживал ее Оже. А как только ей стало лучше, удалился, прежде чем она успела его узнать, и не помешал ей двинуться дальше.

Наконец они очутились в Арденнском лесу. Роланда замедлила шаги. В долине между Самброй и Маасом Оже увидел, как она преклонила колени и стала молиться, потом поднялась, собрала в роще ветки и сплела из них шалаш. Оже сделал то же на другом склоне долины.

Несколько лет жили они так, питаясь ягодами и тем, что приносили им деревенские жители. Видя как молится Роланда, Оже вдалеке молился так же.

Однажды крестьяне нашли в сельской молельне мертвую Роланду. Они решили похоронить отшельницу в тяжелом языческом саркофаге, который на волах доставили к ее скиту.

Оже, стоя поодаль, наблюдал за погребением. Он еще несколько лет прожил той жизнью, к какой его приобщила Роланда. Наконец однажды вечером он умер. Сельчане, гордившиеся своими двумя отшельниками, решили соединить их, похоронив в одном гробу. Оже понесли на носилках к часовне Роланды, подняли крышку огромного саркофага, и скелет святой открыл объятия, чтобы принять в них возлюбленного.

Из какой несостоявшейся любви или, наоборот, увенчанной страсти, а может, из той и другой вместе почерпнул Октав то, что так преобразило легенду? Я сверилась с маленькими агиографическими сочинениями: они старательно расписывают славную генеалогию святой, включая ее, так сказать, в Готский альманах VII века; родители Роланды в свою очередь пускаются следом за дочерью и тоже посвящают себя Богу; верного принца невнятно дублирует верный слуга, сопровождающий принцессу, у которой есть еще и служанка. Октав все это опустил, не упомянув и о ее посещении Одиннадцати тысяч дев1. Зато он подчеркнул тему христианской Дафны, преследуемой варваром-Аполлоном, и, главное, сочинил этот пронзительный жест умершей, а может, услышал о нем из уст какой-нибудь старой крестьянки — эта удивительная подробность, вероятно, показалась людям в рясах слишком мирской. В таком виде рассказ становится в ряд с легендами о нежной страсти и соединении в смерти — цветок, произросший, наверно, в очень древнем кельтском мире и рассыпавший свои лепестки от Ирландии до Португалии и от Бретани до Рейнской области. Интересно, вспомнила ли о святых возлюбленных Жерпина Фернанда, когда, став поклонницей Вагнера, слушала в Байрейте сцену смерти Изольды, погибающей от любви? Думается, что услышанная в детстве подобная история должна навеки наложить отпечаток на мир чувств женщины. Она не помешала Фернанде впадать иногда в стиль газетной любовной переписки. И, однако, что-то все-таки осталось: легкая паутинка пряжи Святой Девы летним утром.