Блатные из тридевятого царства - [67]

   -- Поступай, как знаешь...

   В комнату заскочили четыре холопа, и многострадальный шкаф отправился в новое путешествие. Я злорадно усмехнулся, ни княгини сегодня день, быть ей без пряников...

   Отделавшись от супруги, Пиримидон продолжил прием. Четыре часа я жался к плинтусу, выслушивая вместе с князем многочисленные просьбы и жалобы. Когда за окном начало смеркаться в кабинет вошел стрелец.

   -- Все Княже, желающих больше нет, один я остался.

   -- А тебе-то чего надобно? -- удивленно спросил Пиримидон.

   -- Да тут такое дело, Ваша милость, -- смущенно пробухтел стрелец, -- у кумы завтрева день ангела, а живет далече, чтоб поспеть в ночь ехать придется, мне б грамотку с печатью, иначе стража ворота не отворит.

   Я осторожно подался вперед. Любопытно взглянуть, как отреагирует на такое заявление князь. Пиримидон устало шевельнул плечами, покарябал нос и, подавив зевок, лениво поинтересовался:

   -- А кто кабинет охранять будет?

   -- Так у меня смена через два часа, в ночь Митька, сын Гаврилов заступает. -- Отрапортовал стрелец.

   Князь придвинул лист бумаги и нацарапал несколько строк. Затем залез в нижний ящик стола, огромная ладонь долго шарила пустоту, пока не наткнулась на государственную печать.

   -- Держи, -- протянул Пиримидон служивому готовый документ.

   Стрелец поклонился и, засунув грамотку за голенище, вернулся на пост. Я завистливо облизнулся.

   Оставшись в одиночестве, князь подпер голову руками и потухшим взглядом долго буравил стену напротив. Широкий лоб прорезали горькие морщины. Мне жаль Пиримидона и по-мужски, и по-человечески, да чем поможешь...

   Нагоревавшись вволю, князь поплелся ужинать. Я выбрался из-под дивана. От первого шага онемевшие ноги пронзила острая боль, кое-как доплелся до стола и устроился на манер князя. До сих пор мне везло, как лягушке в кувшине с молоком, но что дальше?

   Сквозь зарешеченное окно в комнату скользнул слабый лучик заходящего солнца. Пока окончательно не стемнело, я отыскал печать и схватился за перо. Если удастся выбраться, то пропуск, открывающий по ночам городские ворота, лишним не будет. Спасибо стрельцу -- надоумил. Когда чернила высохли, я сложил листок вчетверо и сунул... за корсет, а куда еще его можно сунуть в этом чертовом сарафане.

   Прошло два часа, я слышал, как менялись часовые. Ближе к полуночи, когда темнота стала практически осязаемой, за дверью раздался долгожданный храп. Пробил заветный час, я решил рискнуть. На ощупь пробрался к выходу, из коридора через щель у пола пробивается слабый отблеск горящей свечи. Уперся ладонью в дверь, надавил, не поддается зараза. С той стороны донеслось неясное бормотание. Я отскочил в самый темный угол. Путь на волю перекрыт, окаянный стрелец придавил дверь телом, выйти незамеченным невозможно.

   Я стиснул зубы, чтоб не выругаться вслух. Комнату заполнил мягкий лунный свет, взгляд наткнулся на косу, оставленную кузнецом. В голове мелькнула дикая мысль, настолько сумасшедшая, что, боясь передумать, я тут же принялся за дело.

   В считанные секунды разделся до трусов, сарафан полетел под диван, белая рубашка легла на стол. Пояском перетянул ворот, схватил ножик для заточки перьев и принялся кроить. Для начала вырезал дырки для глаз, потом отсек полоски подлиннее -- для носа и рта. Костюм привидения готов, но этого мне показалось мало. В камине черпанул сажи и тщательно обвел сделанные прорези по контуру. Уже лучше. Не много подумав, взялся расписывать подол. Через пару минут отошел от стола и полюбовался. Черные кости на белой ткани даже в сумерках смотрелись жутко и устрашающе.

   Напился воды и принялся облачаться. Открытые части тела -- ноги, нос, ладони тоже вымазал сажей, пусть в темноте кажется, что их вовсе нет. В довесок повязал на голову платок, но не по-бабски, а узлом на затылке. Эх, жаль, зеркала нет. Собравшись с духом, я водрузил на плечо косу, широкое острое лезвие на длинном черенке тускло блеснуло в лунном свете. Глубоко вдохнул и шагнул к двери.

   За порогом храп, вспомнив имя стрельца, я долбанул кулаком по доскам и ласково позвал:

   -- Митяй, проснись! Смертушку свою проспишь.

   В коридоре раздался удивленный рык, через мгновение дверь распахнулась, румяный со сна стрелец угрожающе поднял бердыш, глянул и без звука сполз по стеночке на пол. Первый выход на сцену можно считать успешным. Я решительно вступил в мутный круг света от свечи и щелкнул служивого по носу. Бедолага, тяжело дыша, прошептал:

   -- За мной?!!! Уже?!!!

   Я отрицательно качнул головой:

   -- Нет. За Нинель Абрамовной.

   Стрелец так облегченно вздохнул, что у меня от умиления навернулись слезы. Митяй немного приободрился и доверительно сообщил:

   -- Давно пора, а то ходит, бренчит костями, всех уже достала.

   -- Тогда показывай дорогу, где эта старая грымза прячется, -- кивнул я.

   Митяй, забыв про бердыш, с готовностью бросился вперед, причем на карачках. Указав нужную дверь, он уставился на меня преданным собачьим взглядом.

   -- Ступай, -- приказал я, -- и чтоб никому ни слова...

   -- Могила... -- проскулил стрелец и осекся.