Блатные из тридевятого царства - [64]

   -- Чего ж делать? -- растерялся я.

   -- Выщипывать будем.

   Кондрат Силыч отломил от тополя ветку размером с карандаш, ножом ободрал кору, один конец расщепил надвое. Уселся рядом и ласково произнес:

   -- Придется потерпеть.

   Я мужественно сжал зубы. Ветка ткнулась под нос, Кондрат Силыч слегка развел разрезанные концы и резко отпустил, несколько волосков над верхней губой оказались намертво зажаты раздвоенным концом щепы. Дембель дернул, я заорал. С окрестных крыш взвилась в небо туча воронья.

   -- Ну вот, еще пятьдесят раз по столько и правый ус выщиплем, -- заверил Кондрат Силыч, разглядывая пучок выдранных волосков.

   -- Не дамся! -- прорычал я, смахивая слезу. -- Цирюльник сыскался, сам сначала выбрейся!

   Дед Кондрат сконфуженно моргнул, я вырвал из его рук "бритвенный прибор" и закинул в кусты.

   -- И чего делать станем? -- спросил Сорока, инстинктивно прикрывая ладонью заросший подбородок.

   -- Думать! -- отрезал я.

   За спиной послышалось заунывное пенье. Кореша закрестили лбы. Мимо нас шествовала скорбная процессия человек в двадцать. Впереди телега, на ней гроб, отшлифованные до блеска доски отражают солнечные зайчики, поверху шевелится от ветра траурный кант из черной материи. Я привстал и заглянул внутрь. На маленькой подушке белеет изъеденное морщинами старушечье лицо. Годков сто, не меньше. Я мысленно пожелал "Царствия небесного", чего уж -- все там будем, хотелось бы конечно попозже...

   Телега с гробом подъехала к воротам, скопившийся народ безропотно расступился, пролетки съехали на обочину, стрельцы почтительно сняли шапки. Заметив такое отношение к покойнице, Ванька хватил кулаком по лбу и, благостно улыбнувшись, выпалил:

   -- Придумал, как Пахана вызволить! Придумал!!!

   Суть идеи читалась на широком Ванькином лице столь отчетливо, что я сразу сказал:

   -- В гроб не лягу. Не дождетесь.

   Ванька обиженно поджал губы, глазенки потухли, точно у непризнанного современниками гения. Как же -- старался, думал, а я сволочь не оценил. Затянувшееся молчание нарушил Федька:

   -- А давай, Пахан, мы тебя под телегой спрячем.

   Вслед за Подельником я нырнул под повозку. Над головой меж досок настила щели в палец толщиной. Просунули в них веревки и соорудили две петли, одну для ног, вторая тело поддерживать. С горем пополам примостился, руки уперлись в корявую поперечину, минут двадцать продержусь, а больше и не надо. Заботливый Федька подвернул полы сарафана. Кореша расселись по краям телеги, свисавшие ноги окончательно укрыли меня от посторонних глаз. Антоха схватился за вожжи.

   Обзору никакого, от дорожной пыли рябит в глазах, не чихнуть бы. Телега вывернула с улицы на булыжную мостовую, дышать стало легче, да и нос-предатель перестал зудеть. До ворот добирались минут десять, наконец копыта жеребца затанцевали на месте, я затаил дыхание, к телеге подошли стрельцы. Видеть я их не мог, но вот голос одного узнал сразу.

   -- Кто такие? -- прохрипело над головой.

   -- Божьи люди, в Волынь на ярмарку едим, -- степенно ответил Кондрат Силыч.

   -- А Пахана с нами нет, можете не искать, -- донесся до меня деланно-равнодушный возглас Васьки. Я прикусил язык. Стратег -- твою мать! Ну, кто за язык тянул...

   Наверху замерли, краем глаза я видел, как лакированные сапоги с завернутыми к верху носками неторопливо обошли телегу по кругу. Юный хриплый голос вкрадчиво поинтересовался:

   -- Откуда про Пахана известно?

   -- Так впереди пять телег проехало, уши имеем, чего пытаете слышим. -- Вывернулся дед Кондрат.

   Сапоги сделали еще один круг:

   -- Стало быть, не ведаете, где господин посол?

   -- Не ведаем, мил человек.

   -- Езжайте, коли так. Скатертью дорога.

   Колеса заскрипели, но не успели сделать оборот, раздался голос, от которого заломило зубы:

   -- Господин Пахан! Господин Пахан! Туточки вас спрашивают! Вылезь из-под телеги, покажись людям! Негоже православным врать. Покайтесь братья пока не поздно, возлюбите стрельцов, как я Пахана, иначе гореть всем в аду...

   И чего я Лёньке язык не отрезал, хотел же...

   Кто-то ухватил коня за узду, метнулись назад лакированный сапоги, я смачно плюнул и выполз на дорогу. У подскочившего писаря округлились глаза, рыжие веснушки побледнели, а затем и вовсе исчезли.

   -- Ты... -- прохрипел он сдавленным голосом, оттопыренное ухо задергалось.

   -- Ага, -- кивнул я, вытряхивая из-под сарафана солому. -- Наверху жарко сильно. У нас все послы так в жару ездят. Не знаешь, зачем князю понадобился?

   -- Ни князю, княгине...

   Настал мой черед бледнеть. Ноги дрогнули, я облокотился на телегу. Вот оно значит как...

   -- Отпусти, а... -- попросил я.

   -- Не могу, -- качнул головой служивый.

   Стрельцы подхватили меня под руки, на суровых лицах ехидные улыбки.

   -- Переодеться дайте! -- взмолился я.

   -- Некогда, -- отмахнулся писарь. -- Не знаю, зачем надобен, но уже два раза гонец прибегал, велено доставить как есть.

   Врал сопляк, по глазам видно. От его растерянности не осталось следа. Вернувшиеся на место конопушки светятся счастьем. Злопамятный падла, я над ним при одном князе хихикал, он меня пред всем миром на посмешище выставить решил. Кореша напряглись, Ванька с Васькой на оглобли косятся, того гляди, отламывать начнут. Учуяв неладное, десяток стражников у ворот ощетинились пиками. Я обреченно пробурчал: