Блатные из тридевятого царства - [19]

   Как и следовало ожидать, следом взметнулись остальные. Полное единогласие, прям как в думе, когда депутаты решают вопрос об увеличении собственной зарплаты.

   Растроганный дед Кондрат еле сдержался, чтоб не пустить слезу. Неловко поблагодарил и умчался за вещами. Нашего полка прибыло.

   Костер погас, но ночная прохлада не в тягость. Разомлевшие от дневного зноя люди укладывались спать на сырой траве. Кулак вместо подушки, сверху ветхая одежонка -- вот и вся постель. Графский шатер сотрясал громкий храп вперемежку с детскими всхлипами. Видать снилось нашему полководцу что-то приятное.

   Спокойный сон в некоторых случаях обеспечивается не только здоровьем организма, но и разумными мерами предосторожности. Поэтому я не торопился командовать отбой. Лишь через час, распределив очередность дежурств и растолковав корешам основы устава "Гарнизонной и караульной службы", я забрался в шалаш. Блаженно вытянул ноги и закрыл глаза.

   Если какая-нибудь неприятность может произойти, она случается. Спать хотелось неимоверно. Снаружи слышались яростные стоны, с десяток голосов крыли кого-то матом и главное -- у нашего шалаша. Пришлось выбираться на свежий воздух.

   Раннее утро застало врасплох. Весь лагерь бодрствовал. Весь штрафной десяток, за исключением блатных, лежала у Васькиных ног. И всяк, как мог, на чем свет стоит костерил часового.

   -- Ну, и? -- выдавил я.

   -- Задержаны при попытке проникновения на охраняемый объект, -- бодро доложил Лабудько.

   -- Какая попытка, телок перезрелый! -- закричал кто-то из пленников. -- Я ж мимо шел, ты сам попросил подойти.

   -- А чего, -- оскалился Васька, -- все здесь лежат, а ты ходишь, ходишь...

   -- Так, -- понял я, в чем дело, -- а дрын зачем?

   -- Это я им объяснял, что часовой есть лицо неприкосновенное.

   Кузнец Сорока приподнялся на локтях, жалобно попросил:

   -- Пахан, смилуйся за ради Бога, мочи терпеть нет. Мы ж отужинали простоквашей, а молоко вдвойне веселей, ежели после огурчиков. По нужде пошли, а этот злыдень мордой в траву.

   -- Свободны! -- отпустил я мужиков.

   Подтянув портки, задержанные бросились в ближайшие заросли. Дела. Стоит на будущее учесть -- любой приказ следует разжевывать до посинения. Хорошо Микула Селянович с вечера в столицу подался, а граф сподобился потребности за шатром справлять, а то бы вместе со всеми пол ночи травку щипали. Сомневаюсь, что Васька для них льготы предусмотрел.

   Лиха беда начало. Вскоре на пригорке показалась взмыленная лошаденка. Бедное животное, спотыкаясь и падая, тянуло возок, доверху груженый мешками.

   Если кто-то думает, что человек сходит с ума постепенно, могу заверить -- ошибается. Моя крыша поехала сразу, как только мешки стали оживать, причем не по отдельности, а оптом.

   -- Вот и Лизонька пожаловала. Теперь природных катаклизмов не избежать, -- прошептал побледневший дед Кондрат и юркнул в кусты.

   Обессиленная лошадь рухнула на траву. Два центнера румяной плоти ступили на землю. Лагерь опустел. Дымятся костры, булькает в котлах каша, а народ исчез, растворился в воздухе. Два идиота -- я да Ленька, с ужасом взираем на гостью.

   Дебил, заделавшись натуралистом, нервно теребил дрожащей рукой какой-то лютик. Не спасло. Мощная ладонь обхватила тощую шею.

   -- Где он, этот подлец! Куда спрятали? Я покажу, как слабую беззащитную женщину одну дома оставлять!

   Ленька и рад был ответить, да не мог. Какие тут разговоры, когда язык до пупка вывалился, прыщи на лице и те посинели. Надо спасать графа, еще минута и не одна реанимация не откачает. Потеря пустяковая, да молод больно пацан, жалко.

   -- Э, э, сударыня, полегче, вы ж княжеского племяша жизни лишаете.

   -- Кто таков?

   -- Да как сказать, -- растерялся я. Не больно-то хотелось переключать внимание Лизаветы с графской персоны на свою. -- Вроде как друг дражайшего супруга вашего...

   -- Ага, значит такой же бабник и алкаш! -- Клац, вторая рука завязалась узлом на моей шее. Состояние неописуемое. Нечто среднее -- между хреново и очень хреново. Весим, болтаемся с Лёнькой, ноги до земли не достают. Словно два листочка на осеннем ветру. Погорячился я с Ивашкой, надо было выслушать отходную.

   -- Елизавета! А ну брось! -- Раздалось за спиной. -- Отпусти, кому велено!

   -- Кондратушка! -- заголосила баба и ослабила хватку. Мы с графом глотнули воздуха. -- Голубь мой ненаглядный, поди сюда, -- блажила женщина.

   -- Ну что ты, в самом деле, -- залепетал Кондрат Силыч, с опаской приближаясь к супруге. -- Всего день, как в походе, а я уж измаялся, все думки о тебе, тоска сердце гложет. Средь ночи приснилась, так до утра глаз не сомкнул боле.

   -- Ой, голубь мой ненаглядный, сокол ясный! Ы-ы-ы! -- Завыла Лизавета и без чувств опустилась на траву. Крапивин присел рядом, обнял, сколько смог, и принялся нашептывать на ухо ласковые слова. Разбушевавшийся вулкан затих.

   -- Ы-ы, -- хлюпала носом Елизавета. -- Предупредил бы, я б в дорожку собрала.

   -- Печалить тебя не хотел...

   Пронесло -- отлегло у меня на сердце. Надо же, сроду не думал, что ласка одинаково влияет на всех женщин, не зависимо от объема. Поживем еще. Вот только у полководца недодушенного не вовремя графские замашки проснулись. Чего судьбу второй раз пытать, смолчал бы зараза, самому жизнь не дорога, о других думать надо.