Блатной фольклор - [6]
Шрифт
Интервал
По граненым стаканам и маленьким стопкам.
По кофейням смурным, по лихим кабакам,
По квартирам чужим, на сомнительных девочек
Расшвырял, расбросал ты, как деньги, года
Шелухою пустых и сощелканных семечек.
И носило тебя, как осиновый лист,
Ты менял города, колесил, а не ездил!
Для блатных — умер Северный, клевый артист,
Для меня человек по фамилии Звездин.
Сколько спето тобой, сколько выпито вин,
Сколько было друзей и хороших товарищей,
Но сдается что был и в толпе ты один,
Одиноким как здесь на заброшенном кладбище.
Что же нам, что же нам по законам земным
Час у каждого свой, он пробьет в этой вечности.
Так звони же, звони, красный цвет бузины,
Ты, как песня, как стон о судьбе человеческой.
18. Как-то раз пьяный в две дуги…
Как-то раз пьяный в две дуги,
Бражку пить я не стал.
Потянуло на подвиги —
Я от бабы сбежал.
Помню ямы и рытвины,
От жены уходил,
В кабаке под закрытие
Триста грамм засадил.
Настроенье прибавилось,
Вот и то, что искал.
Мне чувиха понравилась,
Ну и к ней я пристал.
Было зябко и холодно,
Мелкий дождь моросил.
Мы случайно с ней встретились
На стоянке такси.
Были шансы уменьшены
Познакомиться с ней,
Мне ж подобные женщины
Снились только во сне.
Ну а эта красавица
С сигареткой в зубах
Не могла не понравиться,
Помню, взял даже страх.
Оставалось представиться
Джентельменом лихим
И, стараясь понравиться,
Я читал ей стихи.
Но влюбленная логика
Подсказала наить:
Что без яркого подвига
Мне здесь неча ловить!
И, как Гамлет Шекспировский,
Как нежней я спросил:
«Вам, простите, не в Кировский?
Я поймаю такси.»
Как дите непорочное,
Улыбнулась она.
В это время полночное
Вышла, сука-луна.
И при свете мерцающем
Враз икать перестал.
Дорогие товарищи!
Я жену в ней узнал.
Провалиться осталося,
Хмель покинул меня…
Предо мной улыбалася
Дуська, баба моя!
19. Грустная вокзальная
Это, по сути, дела первое мое стихотворение которое я написал в своей жизни. Написал я его много лет назад… Лет, наверное, семь. Называется: «Грустная вокзальная».
Я уезжал, представьте, уезжал…
Меня совсем никто не провожал,
А если кто и был из провожал —
Так это — сам седеющий вокзал.
Мычали тепловозы, как быки,
Стучали по перрону каблуки,
И каблучки модерные девиц,
И каблуки вагонных проводниц.
А было очень жарко и тесно,
И грустно было и чуть-чуть смешно.
И пуст, казалось, вовсе был перрон,
Хотя пустым и вовсе не был он.
Все провожали и встречали,
Смеялись, плакали, кричали…
И я смеялся и кричал
Внутри, а внешне я молчал.
И мне хотелось жарких слов,
Обьятий, поцелуев и цветов.
Увы! Я был никем непровожаем,
Хоть был всегда я всеми уважаем.
Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам,
Перрону по ушам, вагонам по сердцам
Ударили слова «Счастливого пути!»
И стало легче чемодан нести.
Я взял слова, положил в кошелек.
В том кошельке я лучшее берег.
Мне показалось, это для меня
И для других, таких же как и я.
Кому не жали на прощанье рук,
Кого не провожал ни брат, ни друг.
Я, диктором растроганный, сказал:
«Спасибо, друг, седеющий вокзал!»
20. Вот я и снова стою на пороге…
Это — чисто биографичная песня. Посвящаю ее своей матери.
Вот я и снова стою на пороге,
Вязаный коврик топчу,
В верную дверь из неверной дороги
Нервно, как дятел, стучу.
Старые шторы старинной работы,
Та же герань на окне,
И пожелтевшие старые фото
Так же висят на стене.
«Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания
Падает серый клубок.
Шею мою оросила слезами:
«Господи! Ты ли, сынок?..
Я уже все проглядела окошко,
Все перемерила сны
И поседела, как видишь, немножко
С той позапрошлой весны.»
В гордом смущении мне показала
Майку, что раньше носил.
И, улыбаясь, сквозь слезы сказала:
«Видишь, храню ее, сын…
Все это время ее не стирала,
Запах все твой берегла.
Как затоскую, достану, бывало…
Смотришь, тоска отлегла.
Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто?
Вижу — устал ты, усни.»
Стелется белая-белая простынь,
Светлыми будут и сны.
Будут мне сниться белые рощи,
Черные птицы лететь,
Будут всегда наши матери проще
И метче на жизнь смотреть.
Видно, такая у них уж судьбина,
Чтоб не случилось — всегда
Встретят, накормят, постелят для сына,
А сами не спят до утра.
Птиц убаюкал серебряный иней,
Белая песня берез.
Снится всегда нам пух тополиный
Старых оставленных гнезд.
21. Многостоящий утюг
Он, действительно, многостоящий, потому что дорого обошелся мне и тем товарищам, которые со мной участвовали, когда я его покупал. Расскажу вам, поверьте, не трюк.
Как с получки купил я утюг,
А чтоб стрелки лучшее держались у брюк —
Я «Алжирского» взял восемь штук!
Кореша попришли поздравлять,
А и то, надо правду сказать:
Это все ж не топор —
Дефицитный прибор,
Сели мы утюжок обмывать.
Возмущаться, сосед, не моги,
Что немного гремят сапоги,
В общежитии у нас
Завсегда этот джаз,
День не каждый берем утюги.
Ну распили мы эту бузу,
А у нас ни в едином глазу!
А картошка стоит,
Ароматом дымит,
Прям, шибает мужскую слезу.
Я по жребию жму в гастроном,
И стремглав возвращаюсь с вином,
Не остыло пока
На столе и в висках,
Глядь, а двое уже под столом.
«Рубинштейн» пили все ж впятером,
Хоть скидалися только с Петром.
Васька что-то сказал,
А Колек не понял,
Он ему пояснил утюгом!
Тут, ей-Бог, пошатнулся порог,
Все заспорили, падая с ног.
Кулаком, графином,
Табуретом, ведром —
Мотивировал каждый — чем мог!