Благословенное дитя - [6]

* * *

Каждый раз, разговаривая с Исаком по телефону (а такое случалось часто), Эрика вспоминала, каким он был прежде. Белый домик, гостиная, в одном из двух кресел сидит Исак. Ноги он положил на пуфик, на носу — большие квадратные очки. Он слушает Шуберта. Может, медленную часть квинтета до-мажор. На столике возле кресла стоит большой черный магнитофон, который Исак таскает за собой по дому. Эрике двенадцать, а Лауре десять. Они укладываются рядышком на пол, чтобы почитать что-нибудь или послушать вместе с ним музыку. Если они не шумят, то можно. Тонкие ножки пуфика обиты старым коричневым бархатом. Получается, что пуфик в штанах. Однажды Исак и себе купил несколько пар похожих бархатных брюк — того же цвета и фактуры. Потом Роза их подшивала и ставила на них заплаты.

Эрика подумала, что у него наверняка до сих пор сохранились те брюки, только теперь их подшивает Симона, и заплатки ставит тоже она. На ногах у Исака тапки из овечьей кожи. У него часто мерзнут ноги. На столике возле кресла лежат три газеты — две центральные и одна местная.

Эрика не видела Исака уже несколько лет. В последний раз они виделись в Стокгольме, когда он, как обычно, пригласил их с Лаурой на ужин. Прежде он и Молли приглашал, но она приходила так редко, что он и приглашать ее перестал.

Эрика следила за указателями, в точности как советовала Лаура. Все хорошо. Она едет. Эрика подумала, что Исак наверняка не очень изменился за это время. И она вовсе не удивится, увидев его, или домик, или Хаммарсё, хотя и не была там уже двадцать пять лет. Исак не стал менять мебель. Он не покупал новую одежду. На завтрак он по-прежнему ест два маленьких бутерброда, на обед выпивает стакан кефира и съедает банан, а на ужин — две небольшие котлеты с вареной картошкой и мучной подливкой. Это по вторникам. По понедельникам и средам он ест рыбу, а по субботам густой куриный суп. Ужин ему готовит Симона, совсем как раньше — Роза. Накрыв на стол, Симона уходит домой. Все это он рассказал Эрике по телефону, а иногда она сама разговаривает с Симоной, чтобы узнать, как у отца дела. Может, он уже вот-вот умрет, а его дочери и знать об этом не знают?

— Да он никогда не умрет, — отвечает Симона.

Наверняка у него на лице появились темные пятнышки, и морщин стало больше. Однако выражение лица осталось прежним. «Те же глаза», — подумала она, но отцовских глаз вспомнить не смогла. Она даже не знала, какого они цвета. Никогда прежде не думала о его глазах. Глаза Исака — это его взгляд, и в этом взгляде либо есть Эрика, либо ее нет. Он уже давно стал стариком. Состарился двадцать пять лет назад. Однажды Исак сказал по телефону, что после смерти Розы он изменился. По его собственным словам, характер его сформировался между семьюдесятью двумя и восемьюдесятью четырьмя годами.

— Правда? — удивилась Эрика. — Как это? То есть как именно ты изменился?

Эрика посмотрела на дворники на лобовом стекле — они работали, но это не особо помогало. Снег валил сплошной стеной. Вести машину было трудно.

По телефону он сказал:

— Я становлюсь более зрелым.

— Более зрелым? Ты?

— Да.

— И что это значит?

— Я читаю Сведенборга.

— И что?

— У Сведенборга написано, что, если у тебя появилось чувство, будто ты прожил слишком долго, а у меня такое чувство есть, это значит, пришло время стать более зрелым.

— И поэтому ты меняешься?

— Да.

— Но, папа, я не понимаю тебя. Не понимаю, о чем ты.

— Теперь я лучше все понимаю.

— Все — это что, например?

— Что меня никогда не волновали другие люди. Я был равнодушным.

— Я тебе не верю, — сказала она.

— Чему это ты не веришь?

— Что ты понял, что был равнодушным. Я тебе не верю. Сказать такое — проще всего.

Она вспомнила маленького мальчика с худыми ногами и разбитыми коленками. Он бежал, время от времени поворачиваясь к ней. Она запомнила его слова: «Нам придется найти у Исака слабое место, но это будет трудно». Вцепившись в руль, Эрика вывернула его, но все равно немного задела сугроб. На следующей заправке она остановилась выпить кофе. Прежде чем вновь отправиться в путь, несколько минут посидела с закрытыми глазами.

— Вот так и гибнут люди, — громко сказала она сама себе. — Они просто ездят на машине в такую погоду.

Исак наверняка сказал бы: «Я же тебя предупреждал, чтобы ты не приезжала».

* * *

Элизабет говорила, что женщине нелегко одновременно быть отцом и матерью. Она говорила, что для женщины это сложнее, чем для мужчины. Она говорила, что, будучи женщиной, научилась быть самостоятельной. (Элизабет часто и подолгу разговаривала, выделяя некоторые слова.) Она говорила, что женщин не так внимательно слушают, как мужчин, лишь потому, что они женщины. «Именно поэтому я стараюсь говорить отчетливо, — сказала она, — чтобы меня услышали. Чтобы ты обратила на меня внимание».

Весной 1980 года Эрика беседовала с Исаком по телефону. Он сказал, что этим летом она может забыть о поездке на Хаммарсё. Это было в тот год, когда Эрике исполнилось пятнадцать. «Почему? — спросила Эрика. — Почему мне нельзя приехать этим летом?» Отцу не нравились вопросы, требования, обвинения и когда на него начинали давить, поэтому он просто щелкнул пальцами. Эрика услышала тихий щелчок — из Стокгольма, или Лунда, или где Исак еще мог сейчас находиться, и телефонная трубка словно стала ледяной. Да, именно — телефонная трубка, которую Эрика прижимала к уху, превратилась в ледышку, и руки Эрики, которые отец так любил целовать, тоже замерзли. Гипсовые розочки на потолке стали сосульками, и по стенам потекла вода. Июньское солнце скрылось за тучей, а поваливший с неба снег превратил улицу Оскарсгате в белое молчаливое царство. «Он всегда такой», — подумала Эрика и, чтобы не заплакать, начала вспоминать пять причин, по которым можно любить его.