Благородная империя - [15]

— Не беспокойся, Махама. Это не твоя проблема.

— Отнюдь, — слуга улыбался все шире, но очень по-доброму, словно любящий отец, — ведь господин Вирагон приказал мне хранить вас и ваше спокойствие. Разве я могу ослушаться его воли?

Терну промолчал. Его отец, тилур Вирагон Кинури Шеркен цер Сиру Инрисгрин, был офицером Дикой орды и большую часть своего времени проводил на поле битвы или в мрачных штабах, где командование лангорских войск разрабатывало свои грандиозные планы. Лишь в редкие недели отдыха отец возвращался к сыновьям и отправлялся с ними в какое-нибудь путешествие.

Ему-то Махама раньше и принадлежал, хотя был тогда не рабом, а гувернером, причем наемным; глава дома Шеркен нуждался в слуге, чей разум не тронут коррозией хессена, и потому получил от императора Фенхорда исключительное позволение ввезти в метрополию свободного человека.

Вирагон пал смертью храбрых, после чего слуга перешел к Терну и его брату Винтури, который теперь служил в Дикой орде. Поскольку полковник Вирагон всегда был занят, старый Махама заменял братьям и отца, проливающего кровь в сражениях, и мать, которой они никогда не знали. Этим он отличался от всех других рабов, которые ничего не значили для Шеркенов — Махама стал для них не только слугой, но и опекуном, к которому они искренне привязались. Конечно же, ему было позволено намного больше, чем другим.

Терну сохранял молчание; старик решил не настаивать и, блаженно улыбаясь, откинулся на спинку сиденья. Тилур Шеркен же продолжал со скукой смотреть в окно, где уже ничего не привлекало внимания.

Immuru Sangrin

— О вас ходит много… интересных слухов, — проговорил седой человек в сером деловом костюме, — господин Ринслейф.

Ринслейф молчал.

— Говорят, вы прославились во времена войны в Секкине. Я ознакомился с боевыми отчетами вашего отряда, поразительные способности, совершенно поразительные. В войсках, будь вы лангоритом, вам не было бы цены, господин Ринслейф. Меня немного удивило, впрочем, что вы пошли не по тому же пути, что и ваши товарищи.

Лежащий на жесткой койке мужчина взглянул на него и едва заметно пошевелил губами, не в силах что бы то ни было сказать: у него не было языка. Рядом с ним стоял массивный аппарат жизнеобеспечения, который, гудя, поддерживал дыхание и качал кровь по жилам.

— Должен сказать, мне очень нравится ваша принципиальность. В наше время это редкое качество. К сожалению, мало кто теперь готов жертвовать собой, как вы… «День крови», верно? Так она называлась? Слишком яркое название, но, вероятно, вы были тогда очень молоды, не могу вас осуждать. Вы все спланировали идеально, один из ваших соратников, господин Даттен, поделился со мной подробностями этой истории. Почти идеально… Жаль, что не выявили предателя, а иначе бы точно победили. Какая досада, все-таки, что был изменник.

Ринслейф опустил веки; нечто подобное он слышал каждый раз, когда к нему кто-нибудь приходил. За последнее время — один цикл или десять, он не знал — его посещали много раз. Вернесцы, актавейцы, лангориты и, конечно, федералы; они проводили с человеком по несколько минут, высказывали последнему герою вольного Секкина свое восхищение, уходили и больше никогда не возвращались.

— Вы, верно, думаете, что я какой-то историк или журналист. Нет… — пожилой человек наклонился к больному и зашептал ему прямо в ухо. — Федерация Юга верит в вас.

Живой труп широко распахнул глаза и взглянул на старика со смесью удивления, радости и… страха? Он отчетливо помнил, как люди Федерации помогали повстанцам в дни войны; на их поддержке и держалось восстание. Ринслейф понимал, конечно, что он и его товарищи были для федералов лишь пешками в их бесконечной борьбе с Лангорской империей, но его это не задевало — в конце концов, истории безразличны маленькие люди, рассуждал он. Попав в плен, Ринслейф смирился и уже полагал, что его ждет болезненная, ужасная, но спокойная вечность; чего же теперь хотела от него Федерация?

— Я понимаю, вы удивлены; не беспокойтесь, камеры отключены, нас никто не услышит, — сказал старик. — Я глубоко убежден, что люди должны помогать друг другу. То, что с вами произошло, ужасно. Сделать человека донором против его воли… из вас извлекли все, что только можно было извлечь. Сердце, легкие, печень… Остается только мозг. Страшная казнь. Лангориты, эти звери, они не знают жалости, и вы, господин Ринслейф, не хуже меня осознаете, что этому нужно положить конец. Вы, должно быть, думаете сейчас, что ничем не можете помочь, лежа на этой койке. Унизительно, но не беспокойтесь… доверяйте нам.

В голове Ринслейфа понеслись мысли. Человек, сидевший рядом с ним кажется, появлялся за последние несколько недель уже не впервые, он читал пленнику новости, рассказывал обо всем, что происходит за пределами Дворца возмездия в Дрё Серно, где и томился Ринслейф, но никогда до сегодняшнего дня старик ни слова не проронил ни про Федерацию Юга, ни про Секкинскую войну.

Ринслейфу очень хотелось ему доверять, да и ничего не оставалось; из всего, что есть в Дрё Серно, городе-концлагере, Дворец возмездия был самым ужасным: величайшая тюрьма города тюрем, воздвигнутая среди трущоб, где не стихали войны банд, содержала худших врагов Империи.