Благодетельница - [3]

Здесь было все как обычно. Семнадцатилетняя Леночка сидела, кокетливо скрестив ножки, в вертящемся кресле и резала на крохотные кусочки очередной ластик. Она была красавица с длинными черными волосами, зелеными глазами и ногами, уходящими в бесконечность. Она все время говорила по телефону, курила и кружилась на огромных каблуках по коридорам организации. Леночка ощущала себя инородным телом в этом бессмысленном заведении и от этого всегда была в прекрасном расположении духа. С ней никто ничего не мог поделать – несовершеннолетняя, уволить нельзя. На любое замечание она отвечала веселым смехом и тут же уходила курить, поднимая с рабочих мест целую стаю подружек. Впрочем, к Леночке относились снисходительно и даже любили. В этой же комнате сидела Ирина Владимировна. Ей было уже далеко за тридцать, но, невзирая на возраст, ее никто ни разу не видел без живота. Она все время была беременна и уже давно забыла, какую занимает должность. Помнила только, где стоит ее стол. Сейчас она сидела на месте и без конца вытирала рот маленьким махровым полотенцем – токсикоз. Еще была начальница, жутко похожая на старуху Шапокляк.

Мария Петровна вбежала в комнату, как говорится, со звонком. На окне уже мирно шипел электрический чайник. Сейчас разольют по стаканам безвкусную коричневую жидкость и начнется длинный рабочий день, в котором только Леночка напоминает, что где-то есть другая жизнь, полная радостных неожиданностей. Жизнь, в которой завтра может еще случиться что-то приятное.

Тяжело вздохнув, Мария Петровна вытащила на стол разбухшую папку и с отвращением посмотрела на покрытый пятнами переплет. Папка была набита бумажками разного формата и разного значения, точь-в-точь как ее судьба, набитая какими-то бестолковыми, никому не нужными мелочами. Подумав так, она более благосклонно взглянула на соратницу по несчастью и принялась за работу. Бухгалтерские документы действовали успокаивающе, вернее отупляюще, они требовали внимания и поэтому во время работы мысли о рваных чулках и детских ботинках не лезли в голову.

День погас, как оплывшая свеча, быстро и неожиданно. В окно не хотелось смотреть – там бушевал ноябрь, колючий и темный. Работа подходила к концу, и казалось, от дома отделяет бесконечность. Магазин, троллейбус, электричка, а дальше двадцать минут пешком по почерневшей ото льда улице. Дай бог к девяти добраться, а завтра все сначала. Нет. Врут люди, когда говорят, что ко всему человек привыкает. Нельзя к такой жизни привыкнуть. Прожить ее, конечно, можно, а вот привыкнуть нельзя.

2

Мария Петровна отпросилась на двадцать минут раньше, чтобы успеть в магазины. Попрощалась с сотрудниками. Лифт опять не работал, значит с седьмого этажа пешком. Первый магазин за углом. Там есть молочные продукты, потом кулинария, овощной – и с полными сумками, нагруженная, как ишак, – в ГУМ, за детскими ботинками. Там очередь. Небольшая, примерно на сорок минут.

Через полчаса ботинки закончились. От досады Мария Петровна едва не расплакалась, но оглянулась вокруг – все такие же, как она. Посмотрела на часы – бежать надо. Если успеет на восьмичасовую электричку, то до девяти – дома.

Держа сумки на вытянутых руках, чтобы не испачкать подтекающим молоком единственное пальто, Мария Петровна выскочила на улицу и, нелепо подпрыгивая под тяжестью ноши, затрусила через Красную площадь к автобусной остановке. Кремлевские стены взирали на нее с мрачным любопытством, молчаливо и гордо: что за странное существо так смешно продвигается по древним булыжникам? Что там гладиаторские бои на аренах Рима! Тут номер почище. Здесь не атлет против атлета, а маленькая женщина пытается саму жизнь уложить на лопатки. «Не выйдет! Ох, не выйдет, – добродушно усмехается гордый Кремль. – Ну, куда ты спешишь? Не торопись, не торопись, старушка».

И вдруг – бац! Мария Петровна поскользнулась и, широко размахнувшись авоськами, растянулась во всю длину на видавшей виды мостовой. Авоська с молочными продуктами с веселым бутылочным звоном растеклась по мостовой белоснежным озером из свежайшего кефира.

Мария Петровна, сидя в кефирной луже, пыталась осознать размеры постигшего ее несчастья. Она сидела, широко расставив ноги. Юбка задралась, и из-под нее виднелся застиранный пояс с резинками, чулок был порван, и из разбитого колена текла кровь, растекаясь по кефиру нежно-розовым узором. Шапка отлетела в сторону, а пальто уже успело в себя впитать растоптанную чужими ногами мутную жижу. Вокруг, как слепые, двигались люди, и казалось, на нее вот-вот кто-нибудь наступит. Мария Петровна посмотрела на часы, попыталась встать, но, ощутив страшную боль в колене, опустилась на землю. В этот момент она почувствовала, как медленно и бесшумно обрушилась ее душа и ссыпалась, как сухой песок, в образовавшуюся воронку. Поняв, что больше не сделает ни шага, она закрыла лицо руками и горько заплакала.

Бедная женщина плакала так, как будто впервые обнаружила в себе эту способность. Она плакала самозабвенно и с наслаждением, понимая, что больше ничего не может сделать. Неизвестно, сколько времени просидела бы Мария Петровна на земле, обливаясь слезами, но здесь произошло нечто странное.