Блабериды - [51]
«И если я прав, поливается это хозяйство радиоактивной водой», — подумал я.
После остановки дела пошли лучше. Я приноровился к резкой гашетке и научился прижимать руль квадроцикла, чтобы тот охотнее ввинчивался в повороты.
Пятнадцать километров полевых дорог покрыли нас слоем пыли. Звук мотора долбил в голове, даже когда мы снова остановились. Я снял очки и стянул шлем. Солнце палило отчаянно. Через минуту стало так жарко, словно тепло шло изнутри меня. Я снял куртку, подставляя руки под холодный ветер. Поле тихо, но часто потрескивало, и этот звук так густо лился над его поверхностью, что стал почти видимым; дрожащее марево поднималось над равниной.
Я положил прокатный дозиметр на землю. Пощелкав, он показал нормальный фон в 9 мкР/час.
В поле скорость резко упала, и машины пошли мягче, словно из уважения к нашей секретной миссии. Штурмуя очередной холм они взрывались оглушительным рокотом, чтобы потом скатиться вниз с кажущейся безмятежностью, откашливаясь дымом.
Несколько раз мы огибали вытянутые овраги, рощи и мелкие водоемы с болотистыми берегами. Солнце пекло всё жарче, рюкзак грел как печка, руки и шея стали каменными, и сам я присох к сидушке, как деревянный манекен. Под очки то и дело проскальзывала мошка или порыв сухого воздуха. Слезились глаза.
Издалека я заметил стоящий в чистом поле столб с табличкой и подумал, что это предупреждение о радиации. На табличке оказалось лишь многословное уведомление о запрете охоты без лицензии на территории лесхоза «Веретённый».
Ориентиром для меня была линия электропередач в трёх километрах севернее Ключей. Мы поехали вдоль неё на восток, оставляя «Зарю» где-то справа, и скоро оказались в тенистом лесу, где по узкой тропе двинулись уже в сторону комбината. Если я не ошибся в расчетах, мы должны были выехать к его с северо-восточному углу.
Дорога напоминала желоб с едва заметной колейностью. Время от времени путь преграждали упавшие деревья, но опытный глаз Димки выискивал возможность перескочить их или обогнуть. Ветки хлестали по шлему и плечам.
Скоро тропа стала почти прямой, Димка разогнался. Происходящее напомнило мне падение в кроличью нору. Мерцал свет, звуки стали слабее, исчезли вибрации. Солнце вспыхивало через листву.
Внезапно мы выскочили на открытое пространство и так нахлебались яркого света, что ослепли и сбили дыхание. Мы сбросили скорость синхронно, чувствуя угрозу открытого места.
Справа было поле, изъеденное мелкими болотцами. Линия электропередач тянулась вдалеке. Слева был довольно крутой гребень. Вдоль гребня и по самому склону шла автомобильная колея. Пока мы ехали, я обратил внимание, насколько она широкая — должно быть, её оставил военный тягач. Дорога обогнула гребень и плавно поднялась по его склону.
По пути нам встретился искусственный ров. Опасно раскачиваясь и выплевывая фонтаны грунта из-под колес, квадроциклы перевалились через канаву. Скоро мы достигли вершины, с которой открывался хороший вид.
Комбинат «Заря» находился на взъеме, как на пьедестале, и я оценил хитрость его строителей, которые укрыли его от случайных взоров рельефом и неприметным забором, окрашенным светлой краской, кое-где обнажавшей светло-оранжевую кирпичную кладку. На заборе зелёной и синей краской были намалеваны несколько кривых дат. «Лёня, Фарух, Ирина. 12 мая 2009 года».
«Заря» находилась на вершине плато, вероятно, искусственном, будто вершину громадного холма срезали, а с его края сняли гигантскую фаску.
Ниже основного забора прямо по склону шел плохо заметный двойной периметр колючей проволоки. Еще ниже между гребнем, который мы обогнули, и взъемом к «Заре» был вытянутый водоем, который я видел на карте. Вживую он был меньше и смахивал на грязную лужу.
Мы спустились к воде. Местность отдаленно напоминала забытую стройплощадку, истерзанную техникой и почти безжизненную. У самого водоема трава росла редкими клочками. Красноватая земля в промежутках засохла и растрескалась. Из грязи торчали вросшие в неё бетонные блоки. Бегали серые ящерицы.
Мы заглушили моторы. Димка пил воду и лениво осматривался. Я положил на берег у кромки воды бытовой дозиметр, и пока тот считывал первое показание, дал Димке смартфон.
— На, сними.
Он прицелился. Я сел на корточки. Дозиметр сбивчиво стрекотал, но звук был интенсивнее, чем в в поле. Скоро он выдал первое показание: 321 мкР/час. Я подскочил. В следующее измерение он выдал 343 мкР/час. Уровень нарастал.
— Чего? — всполошился Димка.
— Много. Очень много.
— А норма сколько?
— 30, по-моему.
— Рвём отсюда!
— Погоди.
Я быстро размотал полувоенный прибор, кинул зонд на траву около водоема и отошёл подальше. По инструкции, я установил переключатель на пиктограмму треугольника, и стрелка ожила. Я щёлкнул переключатель на диапазон х1. Прошло около полуминуты. Стрелка резко зашкалила. Я включил диапазон х10. Стрелка, словно поразмыслив, остановилась около цифры 3.
— Это что значит? — паниковал Димка.
Я мучительно вспоминал инструкцию.
— Это где-то… Получается… 30 миллирентген в час.
— То есть норма?
— Нет. Милли-, а не микро-. В тысячу раз выше нормы. Это жесть какая-то.
Школьники отправляются на летнюю отработку, так это называлось в конце 70-х, начале 80-х, о ужас, уже прошлого века. Но вместо картошки, прополки и прочих сельских радостей попадают на розовые плантации, сбор цветков, которые станут розовым маслом. В этом антураже и происходит, такое, для каждого поколения неизбежное — первый поцелуй, танцы, влюбленности. Такое, казалось бы, одинаковое для всех, но все же всякий раз и для каждого в чем-то уникальное.
Кира живет одна, в небольшом южном городе, и спокойная жизнь, в которой — регулярные звонки взрослой дочери, забота о двух котах, и главное — неспешные ежедневные одинокие прогулки, совершенно ее устраивает. Но именно плавное течение новой жизни, с ее неторопливой свободой, которая позволяет Кире пристальнее вглядываться в окружающее, замечая все больше мелких подробностей, вдруг начинает менять все вокруг, возвращая и материализуя давным-давно забытое прошлое. Вернее, один его ужасный период, страшные вещи, что случились с маленькой Кирой в ее шестнадцать лет.
Книга вторая. Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.