Блабериды - [14]

Соцсети должны были стать тесным кружком вокруг костра, таким уютным коридором общежития или морозным лестничным пролётом, куда сбегаются в перерывах стряхнуть пепел обязательств. Но они оказались чёрной ямой зрительного зала, из которой смотрят неразборчивые лица пятнадцатилетних максималистов. Их рука в телеграфном ритме раздаёт лайки, их мышление превратилось в алгоритм, их основной критерий — деление на свой и чужой.

Соцсети создавали контекст, в котором любая попытка смысла выглядела претенциозно, зато упрощение смотрелось органично. Мысли существуют в оправе того, где их произносят, и в кислоте соцсетевой реальности они растворялись до уровня аминокислот.

Ассортимент смешных котов, чужих конфликтов и ярких цитат развивал толерантность к смыслам, и в конце концов весь мир представал балаганом, на который нам, журналистам, советовали ровняться, потому что за соцсетями если не будущее, то настоящее.

Порой я представлял, будто у меня во френдах есть Альберт Эйнштейн. Его афоризмы в общей ленте выглядели бы отчаянной попыткой собрать лайки с молодых подписчиц, а его знаменитое фото с высунутым языком — безвкусной аватаркой.

Я долго пытался понять, что нового изобрели соцсети. Потом понял: они не изобретали, а вернули из небытия понятие толпы на базарной площади, где можно подрать глотку или послушать чужой плач.

Не знаю, для чего я лез туда каждое утро. Лайки казались одобрительными хлопками. Споры можно было завершить одним кликом. А вернее всего, мне хотелось отсрочить момент, когда я вернусь на своё место и начну выбивать клавишами очередную заметку, судьбу которой определит её стремительное падение по ленте новостей до полного забвения на следующий день.

С февраля в соцсетях появилась мода постить свои детские фотографии в костюмах зайчиков или снежинок, но сейчас, к маю, уже сходила на нет. Теперь френды принялись воскрешать из памяти тех, с кем когда-то имели близкие отношения. Я насчитал не менее пяти странных откровений с хэштегом #бывшие.

«Никому не рассказывала, но в 2003 году у меня были отношения с одним очень известным тогда футболистом, недолгие, но яркие #бывшие».

«В школе втюрилась в одного парня… Встречались месяца три до выпускных… Расстались… Недавно встретила его в Турции… Лысый, форму потерял, женатик… Всё к лучшему!!! #бывшие»

«У меня нет бывшего, у меня один-единственный на всю жизнь #loveofmylife #бывшие»

Ми-ми-ми.

В то утро я не успел как следует устать от соцсетей, потому что на кухне появился системный администратор Олег, хлопнул меня по плечу, сунул для приветствия мокрую руку, отпустил пару стандартных шуток, вроде «не горбись, сколиоз заработаешь», углубился в холодильник и заговорил оттуда глуховатым голосом, пересказывая новости.

Радио-сисадмин не нуждалось в предварительных ласках. Олег комментировал подкисший пакет молока и тут же переходил к перспективности криптовалют. Колдуя с микроволновкой, он вспоминал о кабелях с неправильным сечением, которые мешают ему подключить новый сервер.

Я ещё пытался смотреть на экран смартфона, но Олега всё сильнее вспенивал пространство своим безобидным трёпом. Вдруг он с неподдельным интересом спросил:

— Кстати, как там ваша борьба с Лушиным? В чью пользу пока?

Я оторвался от экрана. Округлый энергичный сисадмин был хорошо осведомлен. Он знал, например, что его зарплата в полтора раза ниже, чем у напарника, которого нанял Алик якобы ему в помощь. Уши Олега были везде: в бухгалтерии, в курилке, в кабинетах начальства. Он не был сплетником, он, скорее, напоминал ведро, в которое вольно или невольно валят всё подряд, наивно полагая, что мимо ведра ничего не прольется.

— А что это за «борьба с Лушиным»? — спросил я лениво.

— Ну Алик велел Мостовому выбирать одного из двух. Или тебя, или Лушина. Второго под жопу.

— А, ясно… — отмахнулся я. — Уже год болтают. То меня или Лушина, то Лушина или Киржачеву. Я даже не парюсь.

Олег отрицательно покачал сэндичем, прожевывая и радуясь, что поймал меня на неведении.

— Нет, после четвергового совещания это началось, — сказал Олег. — Вроде Алик не против тебя оставить, а Гриша Мостовой больше за Лушина.

Ноль деликатности. Олег не злой парень, он просто слишком много играл в шутеры, чтобы воспринимать жизнь всерьез. Но у Олега нет ничего личного ко мне, а значит, он вряд ли преувеличивает.

— Да мне по барабану, — отмахнулся я. — Мои возможности известны, возможности Лушина тоже, хотят выбирать — пусть выбирают.

— Не, ну так-то правильно. Да и хрен им за воротник, капиталистам гребанным! — заржал он.

Через минуту от него осталась лишь две капли майонеза на краю оранжевого стола. Олег убежал разбираться с кабелями, телефонной станцией и моргающими лампами в бухгалтерии. Его зарплата была в полтора раза ниже, чем у напарника, но он не терял надежды.

Я смотрел на едва заметное вращение кофе в кружке. Двигалось оно не быстрее часовой стрелки. Пенки уже не было. Вкус был приторно-горьким. Я выплеснул кофе в раковину.

Я же много раз проигрывал в голове этот сценарий. Вот меня вызывает Мостовой и говорит то, что он говорил всем уволенным до меня. Он говорит: ты неплохой журналист, но нам нужно оптимизировать штат. Он говорит: было приятно с тобой работать. И смотрит наискосок на край стола.