Блабериды - [127]

Скоро все переключились на стрельбу в центре города, внезапную смерть директора машзавода и не менее странную отставку прокурора.

Как-то вечером без предупреждения я заехал к Алексею Павловичу, психологу, которого мы с Братерским навещали ещё летом. Он принимал посетителя. Женщина за стойкой, деловая, как все врачи, попросила меня подождать тут же в приемной. Полчаса я листал журналы с никчемными статьями, которые словно написало приложение для Windows. Наконец, Алексей Павлович позвал меня в кабинет.

Я рассказал ему о недавних событиях, хотя он наверняка знал всё и сам.

— Вы ведь уже тогда поняли, к чему всё идет? Эта вторая часть моей натуры совсем не безобидна. Вы могли бы меня предупредить. Разве не в этом смысл психологов?

Бородач сидел напротив меня на стуле, опустив голову и сомкнув руки. Пальцы его стучали, как рычажки телеграфа.

— Видишь, — сказал он, тщательно обдумав слова. — Мне, конечно, хочется помочь тебе. Но что значит помочь? Ты идёшь по канату над пропастью. Нет, не так…

Он несколько секунд напряженно думал.

— Вот представь, что на вершине скалы есть безопасная площадка — это место, где мы все живём. И представь, что от неё вверх идёт узкий-узкий мост. Слева от него — паранойя, навязчивые состояния. Справа — психозы, шизофрения, теории заговора… И остаётся только шаткая грань, которую под ногами-то не видно. А впереди — место, куда ты идёшь. Всё, что я могу, это вернуться тебя в исходной точке, но это уже навсегда. Хочешь ли ты этого? Не знаю.

Я молчал.

— В другой ситуации я бы посоветовал обратиться к психиатру. Но с учётом твоих исходных данных, не уверен… Что сделает психиатр? Вернёт тебя к нормальности. А нормальность — это то, с чем ты борешься. Из неё есть выход.

— Куда? В безумие? В паранойю и психозы?

— Тут уж знаешь… как пойдёт.

— У меня странные сны. Видения. Мне часто снится одна женщина… Алиса… Я рассказывал вам. В жизни я к ней равнодушен. Она любовница моего босса. Во снах всё по-другому. Она как будто раздваивается.

— Или ты раздваиваешься, — он почему-то оживился. — Женщина, да… Триггер. Общайся с ней и ничего не бойся. Она не опасна.

— У меня и другие заскоки есть. Я иногда вижу себя там, где не должен… Мерещиться всякое такое…

— Может быть, ты просто начинаешь видеть невидимую птицу. Посмотри, — он показал за окно. — Есть она там?

Я снова уставился в окно, потом на раму. Сбоку порхнул воробей. Теперь мне удалось разглядеть его довольно хорошо.

— Я уже видел этот фокус. Это же и есть сумасшествие.

— А может быть и нет, — почесал он бороду. — Погоди, я тебе кое-что покажу. Хотя и не должен.

Некоторое время он рылся в смартфоне, потом развернул ко мне и включил запись.

Ролик был снят в этом же кабинете. На кушетки сидел я, но в самой позе, в развороте плеча, во вздёрнутом подбородке было что-то чужое.

За кадром журчал спокойный голос Алексея Павловича.

— … но ты же сам понимаешь, что это невозможно…

— Ты меня не знаешь, — ответил мой двойник на записи. Он не говорил, а хрипло каркал.

— Конечно, я тебя не знаю, я просто пытаюсь наладить…

— Я всё равно убью его.

— Но он же не делал того…

— Убью, — человек на записи резко двинул плечом, и я понял, что его руки связаны за спиной.

— Нет, это невозможно.

Мой двойник понизил голос и заговорил быстро и зло:

— Я знаю тебя. Дурачишь их… А они… дурачьё… Несут тебе деньги. Ни черта ты не знаешь. Есть сила, настоящая сила. Есть такой страх, о которым ты не знаешь. Я всё равно убью его. Я вижу всё. Я вижу всё! Я знаю, что было. Я знаю!

Он начал биться, и камера съехала на бок. Я слышал сдавленные крики.

Бородач выключил смартфон.

— Это я? — был мой первый вопрос.

Он долго думал.

— Не знаю, как ответить. И да, и нет.

— Это называется раздвоение личности? Альтер-эго?

Он снова помолчал.

— Похоже, но… всё даже сложнее. Знаешь, у каждого есть свой внутренний враг. Просто у тебя он не совсем обычный.

— И что мне делать?

Он пожал плечами.

— Жить. Пути назад уже нет, — он сел рядом и добавил. — Слушай, твой друг, Серёжка Братерский… В общем, он сказал не трогать его, понимаешь? Ну то есть мы можем посадить тебя на препараты, как бы успокоить тебя, но… Ты сам, конечно, решай. Серёжка считает, что ты можешь это преодолеть. Ты можешь примириться с ним. Ты меня не спрашивай как: я не больше твоего знаю. Я с таким не сталкивался.

— А если я когда-нибудь вас попрошу избавить меня от этого, вы поможете?

Он долго смотрел на меня.

— Если попросишь, конечно, — ответил он.

* * *

Через две недели, 25 сентября, Братерского отпустили из-под стражи и сняли с все обвинения. Это было внезапно и странно. Я писал заметку об этом событии, но даже любопытство не заставило меня позвонить Братерскому. Его комментарий позже добавил кто-то из коллег.

Обида на Братерского глодала меня так сильно, что я вспомнил прыщавые годы и невыразимую злость на какого-нибудь приятеля, который ушёл, не дождавшись. Сбежал перед дракой, а потом сболтнул родителям. Паскуда, одним словом.

Меня злило, что я бросился помогать Братерскому после его просьбы в письме, а он, выйдя из СИЗО, так ни разу и не позвонил. Пусть мои публикации о доме на Татищева оказались бесполезны, но он мог бы поинтересоваться, как чувствует себя тот, кто сменил его на посту самого презираемого человека города.