Блабериды - [102]

Я так и не понял, спасло ли меня от увольнения это интервью или вопрос в принципе так не стоял.

* * *

После вылазки на «Зарю» меня душил ужас. Боясь выдать себя, я стал тих, скромен и внимателен к семье. Оля заподозрила меня в измене.

— Ты какой-то странный, — щурилась она довольно из-за букета хризантем, которые я подарил ей просто так. — Нашкодил что ли?

Внутри меня росла пустота.

Иногда я завидовал людям, которые жили своими жизнями и могли расстраиваться из-за пустяков. Меня уже ничто не расстраивало. Что бы ни происходило, отчаяние внутри меня всасывало любые расстройства, как чёрная дыра.

Может быть, для окружающих эти метаморфозы казались чем-то вроде взросления. Я стал реже спорить на работе и почти безропотно выполнял поручения Гриши или Алика. Если прежде я иногда проявлял инициативу в семейной жизни, то теперь полностью доверился Олиным замыслам, которых было немало. Мы сделали ремонт в спальне, и я два дня просидел в соседней комнате с планшетом, присматривая за рабочими.

Мысль о радиоактивном облучении не давала покоя. Я убеждал себя, что ни Скрипка, ни сотрудники «Зари» не носили костюмов химзащиты и вообще не выглядели напуганными. Но они могли просто знать опасные места, а пруд почти наверняка был одним из них. Хотя если бы пруд был радиоактивен, его бы огородили или пометили табличками. Но что мешало им огородить лужу у внешнего периметра «Зари», где звенело на 30 000 мкР/час?

Как-то вечером я обнаружил уплотнение на икроножной мышце, небольшую опухоль, которую было видно под определенным углом. На ощупь она походила на куриное яйцо, которое перекатывалось внутри мышцы.

Неделю я собирался с духом, потом психанул и записался к онкологу. Я мог попросить Олю и обратиться в их медцентр, но мысль о собственной глупости, которая могла привести к возникновению опухоли, вызывала во мне такой стыд, что я записался в самую дальнюю от нас клинику.

Чем ближе был час приема, тем тревожнее становилось настроение. Я представлял врача, который говорит обнадёживающие фразы с безнадёжным лицом. Я представлял и другого врача, который кричит «Вы с ума сошли!» и требует немедленной операции.

Онколог оказался молодым, уставшим и нетерпеливым. С порога он спросил с лёгкой издевкой:

— Родинка или опухоль?

— Опухоль какая-то. Вот тут, — показал я, стаскивая брюки.

Он принялся прощупывать уплотнение рукой и делал это бесконечно долго. Наконец он сказал:

— Жировик. Липома.

Он принялся рассказывать байки, как к нему толпами ходят люди с ангинами и папилломами, настаивая, что у них четвертая стадия рака.

— Понимаете, у неё прыщ на гландах, а она мне: посмотрите, это же опухоль, — рассказывал он, что-то быстро черкая в карточке. — А потом приходит, значит, с родинкой: глядите, она же черная, это меланома. Я говорю: а вы знаете, какая меланома? Что с того, что чёрная? Меланома бывает и коричневой. Это только специалист может сказать.

Спохватившись, что отпускает меня так просто, он вдруг сказал:

— Знаете, я бы всё-таки сделал УЗИ и полный анализ крови.

УЗИ и анализ крови не выявили ничего особенного, кроме пониженного гемоглобина.

После визита к онкологу я слегка успокоился, но меня начала вдруг волновать галлюцинация, которая преследовала меня у пруда и, возможно, стала причиной падения. Меня волновал треугольный начальник караула, который говорил фразами отца и показывал мне мои портреты, утверждая, что всё случилось когда-то давно. В саду у сарая я вспоминал спрятанный там термос с радиоактивной водой, выбросить который собирался всё лето.

Как-то вечером мы смотрели с Олей передачу об отравлениях ртутью, и я обнаружил у себя почти все симптомы третьей стадии меркуриализма, от навязчивых состояний до галлюцинаций. Может быть, не радиация, а ртуть отравила меня и жителей Филино?

Эта мысль долго не давала мне покоя, но я не делал ровным счетом ничего. Я словно оцепенел.

Я решил просто ждать, когда живущая во мне болезнь проявится и сделает ситуацию определённой. Неопределенность казалась мне отсрочкой, которой нужно воспользоваться.

— … на завтра позвали, — донеслась до меня фраза Оли.

Я сидел на кухне и гладил выросшего за лето Рикошета по загривку. Вантуз смотрел на наши нежности скептически.

Оля загружала в посудомоечную машину тарелки. От их грохота я не сразу понял, что она обращается ко мне.

— Ты слышишь? Мои нас позвали на завтра, — повторила она.

— Нормально, — кивнул я Рикошету. Он заюлил под рукой.

— Ты если не хочешь, скажи, — Оля счищала с тарелок остатки пищи. Я не любил смотреть на это, и зарыл пальцы в плюшевую шерсть Рикошета, уткнувшись носом в его твердый череп.

— Да нет, нормально.

— «Нормально», — передразнила Оля и рассмеялась. — У тебя всё последнее время «нормально».

Я пожал плечами:

— Разве это ненормально? По-моему, как раз нормально.

Оля махнула рукой. Загудела посудомоечная машина.

* * *

В среду 30 августа арестовали Братерского. Об этом на следующий день сообщила на планёрке Неля.

— По владельцу «Ариадны» вчера было заседание об изменении меры пресечения. Следствие ходатайствовало о заключении, суд удовлетворил, — монотонно зачитывала Неля свой ежедневник, водя по нему пальцем.