Бивуаки на Борнео - [35]

Мы шли уже почти восемь часов, не встретив никакой дичи, как вдруг Ленган показал мне чей-то рыжий силуэт в зарослях. Это был великолепный олень, и я уже вскинул карабин, как вдруг Лабунг Кулинг, всегда старавшийся услужить, вскричал на своем малайском жаргоне:

— По-пунански это «тэлау»!

Можно не добавлять, что заинтересованное «лицо» не стало слушать продолжения этого урока пунанского языка, а, сделав большой скачок, исчезло из виду. Легко представить себе, какие чувства охватили меня и Ленгана. Последовала яростная перебранка, и не в меру болтливый Лабунг Кулинг был отправлен в хвост колонны, а мы, совершенно обескураженные, направились к стойбищу.

Внезапно маленький Н’Ганг потянул меня за полу рубашки и показал какую-то точку среди деревьев.

— Китан!

Это название мне не говорило ровно ничего, и я не знал, что искать — птицу, белку или орангутанга. Наконец в ста метрах от нас, в развилке двух толстых ветвей, я заметил голову и шею животного, напоминавшего большую серебристую лису. Я оперся о какое-то деревце, прицелился и нажал на спуск. После выстрела что-то перекувырнулось в воздухе и с шумом рухнуло в кустарник.

Когда проводники принесли мою добычу, я увидел, что это был бинтуронг — животное, родственное циветте, но внешне напоминавшее скорее маленького черного медведя с густой шерстью. Желая сохранить шкуру, я посоветовал Лабунг Кулингу не портить ее. «Да, да», — заверил он меня, но едва я отвернулся, как он сделал в коже животного четыре длинных надреза, чтобы пропустить туда лямки из коры!

Мы возобновили наш путь; Лабунг Кулинг шел впереди меня с бинтуронгом на плечах. Однако животное издавало такой сильный мускусный запах, что меня затошнило, и я переправил Лабунг Кулинга в арьергард. Когда я начал сдирать шкуру с этой своеобразной дичи, изголодавшиеся пунаны собрались вокруг меня, соскребая малейшие приставшие к шкуре остатки мяса. Бинтуронг был напичкан кусками сала размером с добрый кусок мыла каждый, но издавал еще более невыносимую вонь, чем в неосвежеванном виде. У него оказалось, однако, очень нежное мясо, и мы пожалели, что каждому досталось лишь по небольшому кусочку, так как нас набралось тридцать пять едоков.

На другой день одному из пунан удалось убить из сарбакана кабана, и мы были спасены! Жизнь в стойбище продолжалась, и периоды изобилия чередовались с голодными временами в зависимости от превратностей охоты.

Жорж хотел заснять изготовление сарбакана. Для этого нужно было заручиться согласием пунанского специалиста Иисуса Христа. Он заставил себя упрашивать в течение нескольких дней, ссылаясь на столь основательные причины, как недостаток дерева в лесу или отсутствие времени! В действительности, он просто хотел вытянуть у нас побольше того великолепного кумача, который мы обещали ему за роль кино-звезды. Когда наконец мы предложили ему пять локтей — гонорар, достойный, по тарифам Борнео, самой Б. Б.[22] — он решил прервать свою бездеятельность, срубил возле стойбища деревце и принялся за работу с томной миной и пресыщенным видом профессионального актера.

Но старому Кен Тунгу эти сеансы киносъемок и звукозаписи вовсе не нравились. «Молодежь куда больше интересуется «коробкой с изображениями» и «говорящим капканом», — говорил он, — чем охотой». Поэтому в один прекрасный день он обратился к нам с вежливой, но настоятельной просьбой вернуться в Лонг-Кемюат и предоставить пунан их естественному образу жизни, вдали от соблазнов современности.

В день отправления мы все нагрузились как ослы: кроме походного снаряжения, доверенного нашим носильщикам, у нас имелись еще киноаппаратура, аппараты звукозаписи, а также мои коллекции.

Конечно, одним из первых выразил желание сопровождать нас Лабунг Кулинг. Впрочем, он отличился тем, что всю дорогу громко разговаривал, обратив тем самым в бегство валявшегося в луже великолепного кабана. Свою вину Лабунг Кулинг искупил, взобравшись, словно обезьяна, на верхушку какого-то дерева, чтобы нарвать рамбутанов, этих восхитительных плодов, скорлупа которых напоминает индийские каштаны.

Затем Лабунг Кулинг остановился под другим деревом, верхние ветви которого были отягощены гроздьями небольших оранжевых шаров, — слишком высоким, чтобы он мог влезть на него. Тогда он преспокойно принялся подрубать ствол дерева своим мандоу; другой пунан делал то же с противоположной стороны. Меньше чем за десять минут дерево, вышиной по меньшей мере двадцать пять метров, рухнуло, с шумом ломая ветви. Все набросились на смехотворные плоды, оказавшиеся здесь, на земле, еще меньшими, чем они выглядели снизу; единственной их лакомой частью был тонкий слой кисловатой мякоти вокруг большого ядра.

Днем мы остановились, чтобы выкупаться в ледяной воде небольшого потока, пунаны же продолжали идти. Мы думали, что они подождут нас немного дальше, но оказалось, что они направились прямиком в Лонг-Кемюат, подгоняемые, очевидно, перспективой одурманить себя табаком. Мы были неприятно удивлены, очутившись одни в лесу, тем более что как раз в это время с обычной для экватора силой и внезапностью разразилась гроза. К счастью, мы знали, в каком направлении находился Бахау, а достигнув реки, нам оставалось только следовать вверх по течению до деревни.