Битвы за корону. Три Федора - [42]

лучше не связываться.

Завидев их, дворня, опешила и замерла, а затем попятилась обратно к воротам.

– Стоять! – рявкнул я и кивнул одному из десятников. Тот со своими людьми мгновенно сместился им в тыл, перекрыв путь к отступлению. – Размяться решили?! Руки раззуделись?! Сейчас почешете. Вы тут горланили, будто это ваша улица. Не спорю. Но тогда придется вам, ребятки, привести ее в порядок. И немедля. А ну-ка….

Через пять минут холопы дружно трудились, старательно собирая слежавшийся мусор. Работали споро, понукать никого не потребовалось, и полчаса для приведения в порядок территории вдоль своего тына им вполне хватило. Но ею одной я не ограничился, приступив к наказанию за хамство и за спущенных собак. Деваться некуда и они поплелись наводить марафет возле соседей слева и справа, то бишь подле церкви Георгия на Псковской горке и собора Знаменского монастыря. У особо недовольных, что-то бурчавших себе под нос, я ласково поинтересовался:

– А ведь божий дом тоже на вашей улице стоит, так неужто откажетесь на благо всевышнего потрудиться? И не боитесь, что мои гвардейцы за таковское кощунство на вас епитимию наложат?

В чем она будет выражаться, я не пояснял, а они не спрашивали. Но угроза возымела свое действие – вкалывали как миленькие, хотя там им пришлось поработать основательно. Насчет религиозности русского народа спору нет – на высочайшем уровне, но свинячить подле храмов люди не считали грехом, а потому мусору хватало, притом застарелого, лежалого.

Дожидаться окончания работ я не стал. Для надзора вполне хватит гвардейцев и Салматова, а я, покосившись на приземистое мрачное строение тюрьмы, почти вплотную притулившуюся к Китайгородской стене, направился обратно на свое подворье, в надежде, что меня там ждет мой давний знакомец Игнашка Косой. За ним я еще поутру послал своих людей, должны были успеть отыскать….

Глава 12. И обличитель и… укрыватель

И точно, ждал меня Косой, или, как его вежливо величали в Костроме, Игнатий Незваныч Княжев. Это раньше, до нашего с ним знакомства в остроге, он был обычным дознатчиком, а если попросту, то наводчиком или жуликом на доверии – вызнавал у дворни, где их богатые хозяева хранят свои ценности, после чего…. Думаю, дальше объяснять не стоит.

Но в результате нашей с ним встречи, когда мы успели по разу выручить друг друга, его статус поменялся. Началось с замены прозвища. Узнав, к кому он запросто захаживает в гости, да вдобавок постигает грамоту, «коллеги» нарекли его Князем. Он и сам старался соответствовать новому положению, напрочь завязав с прежним «ремеслом». Правда, старых связей с воровским миром не утратил, благо, от него никто и не требовал сдавать властям «сурьезный народец», как он уважительно величал бывших дружков из числа воров.

Он же помогал мне вначале в Угличе, когда я выяснял подлинное происхождение Дмитрия, а затем принял участие в освобождении моего друга Квентина Дугласа. Дальше больше, и вскоре я уговорил его поехать со мной в Кострому, где он навел порядок в остроге, создав относительно приемлемые условия для арестантов. Гвардейцы, приехавшие из Костромы вместе с ним, рассказывали, что когда он на прощанье заглянул в острог, кое-кто из тюремных сидельцев, узнав об его отъезде, аж всплакнул.

Но сейчас мне от него требовались именно прежние связи, благо, что воры, с которыми он был ранее связан, насколько я знал, тоже неодобрительно относились к пролитию крови. «Серебрецо из земли вышло и взять его у зеваки незазорно, – приговаривали они, – а душу господь людишкам дал, потому отымать ее, самолично верша божий промысел – грех тяжкий».

С их помощью я и рассчитывал вызнать, откуда в Москве появилось обилие кровожадных татей, убивающих и режущих почем зря. Не могли же они взяться невесть откуда, тем более в начале весны я организовал хорошую зачистку всего города. Странно это.

Выслушав меня, Князь лениво отмахнулся и с усмешкой посоветовал:

– Ты бы мне помудрее задачку подкинул, а на оное я и так тебе отвечу, никуда не ходя. То боярские холопы гулеванят. Ну, из бывших. Государь-то покойный Дмитрий Иваныч подати за них велел платить, а кому оно по нраву. Одно время мыслили, царь образумится, но Семенов день все ближе[18], платить никому не хочется, вот они их и того – вольную и пошел вон куды хотишь. А они эвон чего удумали – в ватажки сбились, ну и того, колобродят.

– Как холопы?! – опешил я, ожидавший услышать всякое, но такое. – А ты часом не ошибся?

– Не сумлевайся, княже. Я свое слово тож высоко держу, чтоб как и твое ценилось, на вес золота. А касаемо логовищ ихних, – он виновато развел руками и предложил: – Пожди малость, до вечера, а я с сурьезным народцем потолкую. Мыслю, подскажут. Они ж и сами пытались им пояснить, что негоже людскую руду почем зря проливать. Не водится у нас таковского. Опять же когда в Разбойном приказе рукава засучат, всем на орехи перепадет, и разбирать, кто чист, а у кого длани по локоть в крови, не станут. Не дело когда одни безобразничают, а спрос опчий, со всех.

– И как? Подсказали?

– Да куда там – и слушать не захотели, – сердито отмахнулся Игнатий. – Потому, мыслю, ныне сурьезному народцу с тобой, княже, по пути. Ништо, кого слова не берут, с того шкуру дерут. Умели безобразничать, пущай ответ держат. Мои знакомцы тож не ангелы, но вина на вину, а грех на грех не приходится – кровь они отродясь не лили.