Битвы за корону. Три Федора - [41]

– Все равно как-то оно, – неуверенно протянул дьяк. – Боюсь, не выйдет.

– Еще как выйдет, – уверенно заявил я. – Ты не забывай, что помои и прочую дрянь обычно выносят бабы, верно? Во-от, а платить за ленивицу придется ее мужику. Выходит, в каждом дворе, Иван Семенович, у твоих подьячих появится по добровольному помощнику. Мужик-то за свою бабу разок раскошелится, второй, а на третий он ее ухватит за косу и доходчиво растолкует, что куда надлежит выбрасывать. Уразумел?

– Дак не везде таковское возможно. Вон сколь близ церквей накидано. А Пушечный двор взять, а друкарню государеву? Про торговые ряды и вовсе молчу. И как с ними со всеми?

– Ничего страшного. В храмах – настоятелям поручим, пусть своими служками командует. Ну и скидку сделаем, с учетом того, что божье место. А в торговых рядах старшины купеческие станут управляться. У них не забалуют. Да и в прочих местах начальные люди имеются. С них и спрос.

– А ежели мужик вместо бабьей косы за саму бочку ухватится, да себе ее приспособит? Ну там, под огурцы али капусту. Либо разломает со зла, чтоб вдругорядь не ставили? Всякий раз новые покупать никакого серебра не хватит.

– За сохранность бочек спросим с тех хозяев, у чьего тына она поставлена, – отмахнулся я.

За разговорами незаметно дошли до хором, где проживал старший из братьев Романовых. Подле его владений мусорных куч насчитывалось аж целых пять. Пока я навскидку показывал Салматову, где лучше установить бочки, дворовые холопы, заинтригованные нашим пристальным вниманием непонятно к чему, стали выглядывать из-за ворот, скопившись человек до десяти. Глядя на них мне в голову пришла идея внести первый вклад в дело облагораживания столичных улиц. Чтоб наглядно. Ну а заодно, если кто-нибудь из собравшихся станет бузить, и кости разомну.

– Здесь кто живет? – громко осведомился я у дьяка.

– Дык известно кто, – проворчал он.

– Известно, – согласился я. – Судя по обилию дерьма, – и я брезгливо толкнул носком сапога какую-то тряпицу, торчащую из ближайшей кучи, – свиньи.

Салматов икнул и воззрился на меня с явным испугом. Ну да, слышать такое о подворье именитого боярина как-то непривычно. Даже из княжеских уст. И хотя к самому Романову мое замечание относилось косвенно, дьяка пробил пот.

Дворовые холопы восприняли мое заявление про свиней критично. В смысле выразили словесное несогласие, а кое-кто из особо смелых, не признав меня (одежонка так себе, простенькая, да и слуг рядом не видать), громко и нецензурно запротестовал, обильно уснащая свою речь «глаголами нелепыми», как здесь именуют матерные слова. Из остальной, в смысле цензурной, речи я понял, что нам с дьяком предлагается немедленно убираться куда подальше и впредь «тута не шляться», в особенности мимо этих хором, не то со мной непременно приключится нечто худое, ибо улица эта ихняя.

Я в перебранку вступать не стал, но своими действиями, каюсь, чуточку спровоцировал знатоков ненормативной лексики. Уж очень чесались руки пускай и таким опосредованным образом вернуть боярину часть долга. Скопилось, знаете ли. Не обращая на выкрики ни малейшего внимания, я пренебрежительно пнул ногой здоровенную грязную кость так, что она отлетела к самому тыну, испуганно затаившись между забором и краем последнего бревна мостовой, примыкавшего к нему, и проворчал:

– Пся крев.

Моя фраза по-польски сработала как надо. Крикуны полезли на разборки. Были они крепкие, наглые, но драться особо не умели. Гвардейцы, сопровождавшие меня на отдалении, заметив мой предупреждающий взмах руки, даже не вмешивались. А зачем, когда я и без них управился, одного за другим уложив лихую троицу атакующих подле тына, притом именно на кучу мусора. Лишь одному, самому настойчивому, первого раза не хватило и он, чуть прихрамывая, вскочил и ринулся на меня повторно. Но я сам виноват – сработал не в полную силу. Пришлось провести бросок через плечо по всем правилам и приложить его на бревенчатую мостовую порезче. Хватило.

– Ну вот, – прокомментировал я, удовлетворенно улыбаясь. – Теперь картина куда понятнее. Вон грязь с помоями, а вон и свиньи в ней роются.

Но на остальной народец побоище подействовало не отрезвляюще, а возбуждающе. И выкриками в мой адрес – разумеется, нецензурными – они не ограничились, вознамерившись приступить к более решительным действиям. Подметив блеснувшие кое у кого в руках лезвия ножей, я понял – пора заканчивать комедию. Все хорошо в меру – кости я слегка размял, а остальное как-нибудь опосля.

Повинуясь моей руке, поднятой вверх, два десятка гвардейцев моментально стянулись поближе. Зеленые кафтаны с нашитым на груди небольшим стилизованным изображением сокола (последняя новинка, введенная мною еще в марте для охранных сотен государевых покоев) были знакомы многим. Нет, вели они себя достаточно вежливо, я каждый день им об этом талдычил, суля в качестве кары немедленное изгнание, но без мелких стычек, преимущественно с боярскими холопами, все равно не обошлось. Правда, всего раза три, поскольку репутация защитников от ляхов изначально вызывала к ним дружелюбное отношение. Но хватило и трех, чтоб особо буйные поняли – с