Битвы за корону. Три Федора - [40]

– А-а-а, – осенило его. – Ну ето да. Оно ведь чаво выходит. Ты, княже, из дальних краев приехамши, а тамо, известно, людишки не как тут, право слово, свиньи наши людишки-то. Эва, даже подле божьего храма и то…. Не-е, ей-ей, свиньи.

– Наши, – усмехнулся я и провел его чуть дальше, к английскому подворью. Дойдя до него, я ткнул пальцем, указывая на ближайшую свалку мусора. – А это кто навалил?

– Знамо, купчишки аглицкие, – Салматов негромко кашлянул в кулак и предположил. – Не иначе как под нас подлаживаются, чтоб не выделяться.

– Ну почему ж, – возразил я. – Ведут они себя точно так, как привыкли в своей стране, ибо именно в Европах и живут, чтоб ты знал, самые грязные свиньи, по сравнению с которыми москвичей можно назвать чистюлями.

– Да неужто? – удивился Салматов, наморщил лоб, озадаченно почесал затылок и вдруг просиял, расплывшись от удовольствия. – Вона как! Мы, выходит того, еще ничего живем-то, – и он, осекшись, недоуменно уставился на меня. – А-а-а… тогда на кой ляд ты мне енто показываешь?

– Того-ничего в сравнении с Европой, – уточнил я. – Да и то потому, что грязнее некуда. А если брать само по себе, то худо. Сам посуди. Когда у одной хозяйки посреди двора гора хлама высотой в три сажени, а у другой, по соседству, такая же, но в одну, ты ведь не назовешь последнюю чистюлей? Все равно грязь, пускай и поменьше, а от нее болезни всякие. Да и вонь страшенная…. Ну ты понял? – осведомился я, прочитав краткую лекцию о необходимости соблюдения элементарной гигиены.

Охотно кивавший в такт моим словам дьяк тоскливо пригорюнился.

– Да чего ж не понять-то? Знамо, за грехи ниспослано, – глубокомысленно изрек он.

Я хмыкнул. Хорошо повернул. Молодец. А главное, ничего делать не надо, ибо с господом спорить бесполезно – коль послал, страдай, но терпи. Ан нет, милый, не выйдет!

– Значит так. Придется тебе эти грехи замаливать вместе со своими подьячими, – Салматов вновь охотно закивал. – Но вначале согласно повелению самого Федора Борисовича Годунова разберешься со всеми помойками.

– Счесть их что ли? – не понял Иван Семенович.

– Убрать! – рявкнул я. – Да чтоб ни одной косточки, ни одной драной тряпки на московских улицах не осталось, начиная с Кремля и заканчивая Скородомом.

Дьяк незамедлительно впал в ступор. Выходил он из него мучительно долго и, наконец, умоляюще глядя на меня, промычал, бухнувшись на колени прямо посреди улицы:

– Помилуй, княже! Тады у меня все подьячие на следующий день разбегутся. Нешто им осилить таковское? – и он обвел рукой улицу, демонстрируя количество мусора.

– Осилите, – заверил я. – Но не вы, а… острожники. Вам же надо сделать следующее…

Инструктировал я Салматова недолго, огласив короткий перечень необходимого, а для надежности сунул ему в руки список с ним. Но у дьяка, оказывается, была отменная память. Когда я потребовал повторить, что надлежит сделать его подчиненным в самое ближайшие дни, он перечислил, не заглядывая в список и ничего не забыв из сказанного мною.

– Бочки здоровенные заказать – раз, – загибал он для верности пальцы. – Телеги прикупить, да упряжь конскую – два, на Конюшенном дворе из царских табунов лошадей выбракованных истребовать – три, места сыскать, куда бочки оные ставить, да прикинуть, сколь их потребно – четыре, конюшню поставить – пять, для ямины огромадной за Скородомом место выбрать….

Перечислив, он тупо посмотрел на загнутые пальцы, задумчиво покачал образовавшиеся кулаки, словно взвешивая их, и тоскливо осведомился:

– А выйдет ли?

– О серебре не твоя печаль, – отмахнулся я. – Об острожниках, чтоб не разбежались, тоже моя забота.

– Да я об ином, – отмахнулся он. – Ить кажный второй из лени до оных бочек не дойдет, и получится, яко свинствовали, тако и далее станут. Упрямый на Руси народец-то. Ежели упрется, ему хоть кол на голове чеши, а все без пользы.

– А мы, когда установим бочки и приготовим все для их вывоза, упрямцев по кошелям лупить станем, – невозмутимо пояснил я. – Хочешь и дальше свиньей жить, живи. Никто не мешает. Но тогда и плати. Поначалу полушку, на второй раз – деньгу, на третий – копейную, в четвертый – две….

– Неужто до рубля доведешь? – перебил он испуганно.

– Нет, на алтыне остановимся. Но за каждую кучу, – уточнил я, пояснив, что у бояр подворья большие, заборы тоже, места для свинства много и несправедливо за пять мусорных куч брать столько, сколько за одну.

– Объявить о таком легко, – закручинился он, – а поди выжми оную полушку. Умучаешься.

– А мы в указе упомянем, что если в сей день уплаты не последует, назавтра пеня удваивается, а послезавтра возьмем вчетверо.

– А опосля в восемь, – критично продолжил вслед за мной Салматов. – А далее в шестнадцать. Енто чего ж получится-то? Так не токмо меньших людишек разоришь, но и купчишки охнут, а бояре с окольничими….

– В восемь увеличивать не станем, – перебил я его. – Вместо того мы их… поставим на принудительные работы, связанные… с вывозом мусора. А для особо упрямых…, – я призадумался, но ненадолго, решив задействовать общественное порицание. – Девкам блудливым ворота дегтем мажут, верно? Ну а мы особые доски для нерадивых жителей заведем. В середине свинью намалюем, а внизу напишем: «Лик хозяина подворья». И эту доску каждому неряхе на тын подле ворот прибьем. А снять разрешим, лишь когда порядок наведет, да пеню выплатит. И коль без дозволения сорвет – ему снова пеня, да в три раза больше, чем за мусор.