Битва за Ленинград - [145]
Как и везде в первые месяцы войны, хаоса и неорганизованности хватало с излишком. «Ввиду отсутствия централизованного руководства эвакуацией, переход кораблей был организован плохо. Особенно плохо было организовано охранение на переходе. Отряд легких сил имел в охранении четыре торпедных катера, а бригада подводных лодок — два тральщика и два торпедных катера. Не была организована служба оповещения. Так, например в 2.15 29 июня дозорный эсминец „Сердитый“ обнаружил на подходе к южному входу в пролив Муху-Вяйн подводную лодку. Не зная о движении наших подводных лодок, командир дозорного корабля запросил об этом по радио командование, находившееся на крейсере „Киров“. Но адмирал сам не знал обстановки и ничего не мог ответить на запрос командира эсминца. С „Сердитого“ открыли огонь. После двух выстрелов подводная лодка дала свои „опознавательные“ сигналы — это была С-9. Огонь немедленно был прекращен, и лодка без повреждений пришла на рейд Куйвасту»[377].
Из Пярну эскадра направилась в Виртсу. Нефедов прекрасно видел все недостатки и сложности эвакуации, отметив отсутствие воли у командующего Рижской ВМБ контр-адмирала П. А. Трайнина: «У нашего „золотого козырька“ начинает проявляться воля к борьбе, он все еще мямлит и не принимает определенных решений. Действительно, как правильна мысль, изложенная в уставе „Лучше на что-нибудь решиться, чем не решаться ни на что“. Этой нерешительностью и обладает наш Трайнин»[378]. Контр-адмирал был арестован 28 июля 1941 года. Его обвинили в оставлении части имущества и в отсутствии управления во время эвакуации. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР его разжаловали и осудили на десять лет лишения свободы, но уже 11 сентября судимость была снята, Трайнина восстановили в звании и отправили на фронт.
В ситуации неразберихи Нефедов не боялся принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность. Взрыв крепости в Риге и минного боезапаса базы он организовал на свой страх и риск, не дожидаясь приказа от Трайнина, и в ближайшее время подтвердилась правильность такого решения.
На оставлении Риги эвакуация не закончилась. То, в какой обстановке она проходила, какие решения принимались, хорошо иллюстрирует вот такой эпизод: «Время тянется медленно. Начали поджигать деревянные постройки. Поднялся дым и огонь, кое-где горит нефть. Рвутся бочки, к небу поднимаются клубы дыма с большими огненными языками сквозь дым. С моря доносится шум мотора. Идет торпедный катер. На пристань заходит командир дивизиона капитан I ранга (Кливенский), выражает свое неудовольствие, что зажгли здания, не дождавшись противника. Сейчас же потушить и не жечь. Доложил ему, что я выполняю приказ контр-адмирала, действую в духе указаний Сталина, прошу сообщить: отменяет ли он приказ контр-адмирала и прикажет ли ждать противника, и лишь после того, как он подойдет, начать взрывы? Между прочим, армия уже взорвала телеграф и телефон, и порвали связь с Таллином. Хорошо, доложу и сейчас же привезу новое распоряжение. Ушел. Поджоги прекратили. Через некоторое время приходит контр-адмирал. Почему задержали взрывы и поджоги? Ваш заместитель отменил Ваше приказание. Сейчас же жечь и рвать, я приказания не отменял, черт знает, что такое. Так как наехало много начальства, то сразу же начался беспорядок. До этого подбежал пограничник, который задает мне вопрос: а ему не попадет, что он уходит? Не знаю, мне не известна ваша задача. Ну, тогда я лучше не поеду. Полковник дал мне неопределенные, путаные задачи. Тогда выбирайте по самому опасному варианту. Хорошо, я не поеду»[379].
Кто он, тот неизвестный пограничник, который не поддался панике и принял решение остаться и дожидаться врага? Выжил ли он? Или попал в плен? Вот из таких судеб, из таких людей и ковалась Победа.
Нефедов прибыл в Таллин 14 июля. Обстановка, которую он там застал, обрадовала его еще меньше. Неразбериха не прекращалась, а отдельные случаи нарушения дисциплины вызвали у него настоящее возмущение. В дневнике он записал: «18.00. В Таллине та же неопределенность. Пока неясно с организацией тыла островного района, ясно одно — надо как можно скорее гнать топливо. Решили погубить еще одно хорошее начинание: Трайнина назначили командующим Ладожской военной флотилией. Дело загубит и разложит! Тяжелое впечатление производит обстановка в г. Таллине. Неясность, неопределенность, нерешительность по-прежнему царят среди так называемых адмиралов. Сколько мы их зря наплодили. Сегодня (задержали) одного подполковника, который напился пьяным, стрелял в крыс. Прикидывается больным. Какой-то кисель, трус, с ним далеко не уедешь, а таких сволочей, видимо, не мало. От этой мрази надо очиститься и пробудить волю к победе, к бою. Ворошилов должен это сделать. Пора, пора прекратить „спасать“ корабли. Лучшее спасение для них — это победоносное сражение, и только сражение спасет боевые корабли от гибели и разложения. Но трайнины ли это сделают? Нет. Они никогда этого не сделают, а своей натурой пропоя погубят важное дело»[380].
После 19 июля Нефедов с тыловыми частями вернулся в Рохукюлу, которую немцы так и не заняли. Сам Нефедов не скрывал злости: «…Около 24.00 прибыли в Рохукюлу. Какое печальное зрелище. Валяются обломки металла и обгоревшие головни. Сердце сжимается от злости, что так глупо из-за различных Трайниных получилось. Зря, из-за отсутствия связи, воли к сухопутной обороне, нежелание ее организовать, сожгли эту базу. Будь другой начальник, поручи это дело командования базой мне или (неразборчиво), мы до боя с противником ни за что не ушли бы. А теперь, к сожалению, получились одни развалины, на которых надо организовать работу острова»
