Битва за космос - [11]

Оборотной стороной этого энтузиазма было нежелание молодых пилотов признать, что они попали в воздухе в трудную ситуацию и не смогли из нее выпутаться. Существовало две причины, по которым боевые пилоты терпеть не могли звать на помощь. Во-первых, это приводило в действие целую цепь событий, в которых участвовало множество людей. Все текущие полеты отменялись, в том числе и полеты друзей нашего бедолаги, а у них и так, возможно, было плохо с топливом. По взлетно-посадочной полосе катились пожарные грузовики, напоминающие, по крайней мере сверху, желтые игрушечные машинки, что еще раз подчеркивало беспомощное состояние пилота. А чиновники начинали разводить писанину, предшествующую неизбежному расследованию. Во-вторых, чтобы заявить об аварии, нужно сначала самому прийти к такому заключению, а для молодого пилота это было то же самое, что сказать: «Минуту назад у меня еще было это, а теперь мне нужна ваша помощь!» При мысли о том, что в воздухе находится целая орава молодых «летучих жокеев», размышляющих подобным образом, диспетчеры приходили в ярость. Они видели, как самолет исчезает из поля зрения радара, а по радиосвязи могли добиться от пилота лишь бессвязного бормотания. Они знали, что у него, вероятно, заглох двигатель на небольшой высоте и теперь он пытается снова запустить его с помощью вспомогательной силовой установки.

«ВК-двадцать восемь, вы хотите заявить об аварии?»

Это уж наверняка встряхнет пилота, и он ответит:

«Отбой, отбой. ВК-двадцать восемь не заявляет об аварии».

Взрыв. Верящий в нужную вещь в таком случае скорее разобьется и сгорит.

И в какой-то момент после поступления в эскадрилью истребителей молодой пилот вдруг понимает, каким образом проигравшие в великом состязании членов братства остаются позади. Это происходит не по воле инструкторов или другого начальства и не из-за неудач на установленных уровнях соревнования – нет, конец всему кладет смерть. И с этого момента он начинает осознавать самую сущность своего дела. Медленно, шаг за шагом, стажер шел вверх, пока не включился в самую страшную и самую грандиозную игру мужчин. Быть боевым летчиком – а коли на то пошло, просто подняться в воздух на реактивном истребителе с одним двигателем из серии «Сенчури», таком, как F-102, или любом другом кирпиче со стабилизатором, – означало возможность погибнуть в прекрасный солнечный день тысячей способов, которых жена и дети пилота не могли вообразить себе даже в самых диких кошмарах. Скажем, если он завершил разбег по взлетно-посадочной полосе, а на панели приборов зажглись аварийные табло, то что ему делать? Отказаться от взлета и попытаться справиться с нажравшимся реактивного топлива чудовищем, остановив его в песке за взлетно-посадочной полосой? Или катапультироваться и понадеяться, что на нулевой высоте это сработает и он не повредит локоть или колено? Или продолжить взлет и разобраться с проблемой уже в воздухе, зная, что на самолете, возможно, начался пожар и, следовательно, через несколько секунд последует взрыв? У него могут оставаться считанные мгновения, чтобы рассмотреть все возможности и начать действовать. И такие будничные решения придется принимать постоянно. И порою летчик спокойно рассматривал дилемму, с которой сталкивался повседневно, – нужная вещь или смерть, – решал, что дело того не стоит, и переходил в транспортную авиацию, в разведку или куда-нибудь еще. А его товарищи пару дней удивлялись, что же за чертов вирус поразил его душу… и забывали о нем. Но гораздо чаще случалось обратное. Выпускник колледжа поступал как резервист в морскую авиацию, просто чтобы не идти по призыву в армию, собираясь потом вернуться к гражданской жизни и заняться каким-нибудь семейным бизнесом. Он втягивался в безумное восхождение на зиккурат и, когда истекал срок службы, на удивление всем – и самому себе – не возвращался домой, а подписывал контракт на новый срок. Что же с ним происходило? Он не мог объяснить, да и слов для этого не было. Флотская статистика показывала, что две трети летчиков, поднявшихся на высшие ступени подготовки, то есть самые пылкие молодые люди, продлевали контракт, когда приходило время, и все они были выпускниками колледжей. В этом отношении юный «летучий жокей» напоминал проповедника из «Моби Дика», который забирался на кафедру по веревочной лестнице, а затем убирал ее за собой, – с тем лишь исключением, что у пилота не было нужных слов для разъяснения своих жизненно важных уроков. Гражданская жизнь и даже домашний очаг теперь, казалось, находились не просто далеко, но далеко внизу, под многими уровнями пирамиды нужной вещи.

Вскоре боевой летчик обнаруживал, что ему хочется общаться только с другими боевыми летчиками. Кто еще мог понять природу выбора (нужная вещь или смерть), с которым они все сталкивались? И что еще может сравниться с ним? Эта дилемма поглощала человека целиком. Конечно, много говорить о ней запрещалось. Сами слова «смерть», «опасность», «храбрость», «страх» употреблялись лишь в особых случаях или в ироническом смысле. Тем не менее общее представление об этом предмете давали шифры или примеры. И поэтому пилоты проводили вместе бесконечные вечера, разговаривая о полетах. Во время этих вечеринок со спиртным (отравлявших им семейную жизнь) демонстрировались и предлагались на обсуждение некоторые теоремы – все основанные на шифрах и примерах. Одна из теорем гласила: не существует несчастных случаев и роковых повреждений машин, а есть только плохие пилоты (то есть слепая судьба не убьет тебя). Когда Бад Дженнингс разбился и сгорел в болотах Джексонвилла, другие пилоты из эскадрильи Пита Конрада говорили: почему он повел себя так глупо? Оказалось, что Дженнингс поднялся на своем SNJ с открытой кабиной, надышался окиси углерода из выхлопных газов, потерял сознание и разбился. Все согласились, что Бад был хорошим парнем и хорошим пилотом, но его эпитафия на зиккурате гласила: «Почему он повел себя так глупо?» Поначалу это казалось шокирующим, но, когда Конрад пережил тяжелую полосу в Пакс-Ривер, он смог сделать собственный вывод из этой теоремы: пилот гибнет не из-за отдельного фактора – всегда существует цепь ошибок. А что же с Тедом Уиланом, который камнем рухнул с высоты 8100 футов, когда его парашют не раскрылся? Парашют был лишь звеном цепи. Во-первых, кто-то должен был обнаружить повреждение, которое вылилось в утечку тормозной жидкости и привело к катастрофе. Во-вторых, Уилан не проверил свое оборудование для принудительного раскрытия парашюта, и стабилизирующий парашют не смог отделить от кресла основной парашют. Но даже несмотря на эти две ошибки, у Уилана оставалось пятнадцать-двадцать секунд падения, чтобы раскрыть парашют вручную. А он лишь глазел на пейзаж, который надвигался, чтобы «поцеловать» его в лицо! И все кивали в знак согласия. («Он ошибся – но я не ошибусь!») Раз эту теорему и этот вывод понимали, то статистические данные, показывающие, что во флоте гибнет практически каждый четвертый пилот, ничего больше не значили. Эти цифры были средними и относились к тем, у кого и способности были средние.