Битва русских с кабардинцами - [16]

Победоносцев (с восхищением). От всего сердца, прелестная княжна! Ты своим обещанием даешь мне новую жизнь и составляешь мне неизъяснимое блаженство. О Селима, храпи эту клятву! Бог наш, как и твои и твоего отца, столь же милосерд, сколько и правосуден, если кто всуе призывает Его имя и помощь! Его никто обмануть не может: он наш сердцевидец; от его взора ничто укрыться не может. Но что это за кровь на полу? Неужели ты совершила свой безрассудный поступок и пролила столь драгоценную мне кровь твою.

Селима (горестно). Нет, это твоя, Андрей, которая брызнула при перевязке твоей руки Бразином.

Победоносцев. Да, как и та, которая, как я припоминаю, пролилась прежде.

Случившееся с Победоносцевым столь плачевное происшествие, едва не сопроводившее его в могилу, заставило Селиму впредь быть осторожною, переменить отважность магометанок на кротость и смирение христианок, которые внушал ей выздоравливающий Андрей.

Он все дни и вечера, сравнивая ложное ученье их пророка с учением нашего Христа, доказывал ей из священного христианского закона истину и непреложность христианской веры. „Наш Спаситель учит смирению, кротости, целомудрию, любить всех ближних, миловать и прощать врагов наших; а и ваш пророк Магомет учит тому же самому, но, при том, обещает награды тем мусульманам, которые больше умертвят христиан, коих он заставляет ненавидеть как не последователей его веры и учения, и потому ты, милая Селима, теперь сама видишь преимущество нашей веры пред вашей. Ваш пророк позволяет вдруг много иметь жен, — наш закон это запрещает: у нас более одной жены иметь не позволено, но и та не так, как у вас, полагается невольницей, а другом и сотрудницей во всех делах своего супруга, который обязан ее любить всем сердцем, а она его также любить, почитать и слушаться его приказаний. Муж у нас обязан жену беречь, как существо слабое от нежной чувствительности вашего пола и потому, что она известное время носит под своим сердцем плод законного союза и при рождении детей, претерпевая мучения, питает их своим млеком, хранит их нежное младенчество, научает чтить Бога, своих родителей, кровных, любить всех вообще людей, как одно семейство, рассыпанное по лицу земли. Когда же они достигают отроческих лет, то уже муж обязан пещись об них: научать закону Божию и прочим наукам, просвещающим человеческий разум, доставлять им пищу, одежду и кров, под которым бы они жили спокойно и утвердились в летах своих.

После сего, в жертву благодарности, дети уже обязаны пещись о своих родителях, облегчать труды их, доставлять работой или науками им пропитание и все нужное в жизни, лелеять старость“.

„Таковы же обычаи и предписания веры и у нас, — отвечала Селима, — а потому для меня нет ничего неприятного или непривычного в твоей вере, и теперь я не вижу особых препятствий к тому, что бы воспринять её“.

Такими и еще многими доводами и наставлениями, неприметным образом, Победоносцев склонил Селиму предпочесть веру христиан их вере. Она сама, любя Андрея, всем сердцем полюбила нашего Спасителя, привязалась к его вере с такою ревностью, что едва могла скрывать пред своим семейством набожные чувства христиан и только в присутствии своей матери и родных наружно исполняла свои догматы веры, а думала о Христе нашем со всею любовью и наивностью прекрасной души своей.

Победоносцев, обрадованный успехом своих замыслов и намерений, вскоре выучил Селиму читать и писать по-русски; тогда уже ему гораздо легче было ее утвердить в нашей вере.

Часто, когда уже Победоносцев совершенно почти выздоровел от ран, удалялся он с Селимой в прелестнейшие места их владения, где, походив довольно и набрав ягод или нарвав пахучих цветов той страны, они садились близ кристалловидного родника, под тенью густых дерев, при пении птичек, завтракали взятыми с собою запасами и запивали из сладкого кубка сею прекрасною водою. Селима плела венки и, украшая ими голову Победоносцева, мило улыбалась, называла его милым своим героем и целовала так нежно, что у него билось и трепетало, как юный цветок во время сильной бури, и как бы хотело перелететь в грудь прекрасной княжны и там сделаться соседом ее сердца. Он также связывал букет из разных цветов и, толкуя Селиме символический их смысл, прикалывал оный к ее груди, и Селима, алея как роза, с томным вздохом, преклонив свою голову к груди Победоносцева, пристально смотрела на его пламенеющие щеки и страстные взоры, белой своей маленькой и полной рукой разбирала кудри на гордом челе его и улыбалась.

Победоносцев открывал в юной княжне с каждым днем новые достоинства. Исключая разительной красоты ее, она имела оборотливый и прозорливый ум, нежное сердце, чистую и невинную душу ребёнка. Она имела прекрасный голос и пела с выразительностью и чувством русские песни и оперные арии, которым научил ее Победоносцев.

Пляски своего народа, весьма трудные, ибо они начинают и кончают их все на одних пальцах и перелетают, так сказать, с места на место на больших пространствах, — знала в превосходной степени. А об ее рукодельях нечего и говорить: все, что только есть труднейшего в вышиванье, плетенье и тканье, в этом никто не мог сравниться с нею. Победоносцев был для нее всего драгоценней. Он столь же страстно любил ее, но никогда из уст скромного юноши не вырывались слова, могущие оскорбить невинность юной красавицы.