Битва на Калке. Пока летит стрела - [16]

Коню владимирца оставалось сделать всего два-три прыжка, чтобы донести своего седока, занёсшего меч, до князя. А Мстислав Мстиславич, никак не ожидая удара сзади, был занят рубкой последнего заслона перед воротами. Тогда Никита сделал единственное и последнее, что мог сделать: не задумываясь, он метнул свой меч в спину врагу.

Сверкнув в воздухе, увесистый меч вошёл в широченную спину с тем особым звуком, который издаёт протыкаемая плоть и который в бою всегда слышишь, несмотря на стоящий вокруг тебя крик, звон и стук. Возблагодарив кого-то — он даже не успел осознать, кого благодарит, — за небывалую удачу, Никита догнал убитого врага и за рукоять меча, выглядывающую как раз из-под левой лопатки, сдёрнул того с седла. Меч засел крепко, пришлось спешиваться и, загородившись на всякий случай конём, вытаскивать оружие, придерживая ногой тело, сразу ставшее мягким и студенистым.

Когда он снова взобрался на коня, увидел, что битва почти закончена. Уцелевшие владимирцы, поняв, что прорваться за привычные стены и отсидеться там не получится — ворота уже были заняты князем и его людьми, — начали деятельно спасать свои жизни. Кто бросал оружие и сдавался на милость, кто бежал, в эту милость не веря. Всех ловили, вязали, как овец, сбивали в кучу. За теми же, кому удалось бежать, была отряжена погоня. Хотя куда им было деваться в городе, где каждый житель испытывал к ним лютую ненависть?

Дружина Мстислава Мстиславича вошла в детинец.

Удалой, ещё не остывший после тяжкого ратного труда, сразу велел гнать к нему Ярославовых бояр и наместника — всех, кто был повинен в новгородской беде. Пока дружинники обшаривали боярские хоромы и владычный двор, князь расположился на площади перед собором Софии и ждал. Он был гневен, и гнев его ещё усиливался, когда князь видел, сколь благополучна и сыта была жизнь здесь, на городище, по сравнению с городом.

Судя по тому, что доложили ему люди, которые прошлись по кладовым, хлеба здесь могло хватить всем городским жителям на долгое время. Да и не только хлебом полны были хранилища, а и всяким другим припасом, потребным человеку для жизни. Всего было вдоволь — и мяса, и рыбы солёной и вяленой, и мёда в тяжёлых липовых кадях, и овощь всякая заложена была в погреба. Одним словом, изобилие плодов земных.

Здесь, возле Великой Софии, был похоронен отец Мстислава Мстиславича. На этом месте и было справедливее всего учинить допрос и расправу людям Ярославовым. Наконец их собрали перед Князевы очи всех.

Перепуганные, они стояли на коленях перед Мстиславом Мстиславичем, а он, не ощущая к ним никакой жалости, разглядывал знатных пленников. Нешуточно подумывал: а не взяться ли ещё раз за топор, пока рука не остыла?

Среди них был, конечно, и наместник новгородский, Хотей Григорович. Князь безошибочно определил его в толпе коленопреклонённых по тому, как сей старец пытался держаться. Изо всех сил он сохранял на лице гордую надменность, и лишь непокрытые его седины — лёгкий белый пух, — едва вздрагивая, выдавали страх. Наместник был испуган не меньше других, но, поскольку был стар и опытен, понимал, что самый верный путь к спасению — спрятаться за князя Ярослава, за его волю и приказы. А для этого надо было и выглядеть Ярославовым доверенным человеком, спокойным и сознающим своё значение. Чувствующим за собой могучую поддержку суздальского князя. Он и держался так: не тобой, князь Мстислав, я здесь поставлен, не тебе и отчёт стану давать! И только в глаза князю Мстиславу старался не заглядывать, опасаясь, что если взглянет, то немедленно прочтёт в них себе смертный приговор, и никакие ссылки на волю Ярослава Всеволодовича не помогут. А жить Хотею Григоровичу очень хотелось!

Мстислав Мстиславич, расталкивая стоящих на коленях, как кули с мякиной, пробрался к старику, взял его за бороду и поддёрнул вверх.

   — Ты наместник?

   — Я князем Ярославом поставлен, — с дрожанием в голосе ответил Хотей Григорович.

Приготовился ещё говорить, устраивая поудобнее лицо, чтобы борода, зажатая в сильной княжеской руке, не мешала плавной речи. Но Мстислав Мстиславич ему говорить не позволил.

   — Собака ты! Пёс, кровопиец! Что вы с Новгородом сотворили? Молчи, а то убью на месте!

Взгляд Хотея Григоровича безнадёжно потух. Всё ещё не отпуская его бороды, Мстислав Мстиславич распорядился:

   — Этих всех — в цепи и в яму! Пускай в холодке понежатся! Да не давать им ни воды, ни еды никакой — пока я не велю! А ты, пёс, — он ещё выше вздёрнул наместника за бороду, — ты лично всех людей в городе накормишь! Нынче же! Понял?

Старик, извиваясь в княжеской руке, всем телом показал, что приказ Мстислава Мстиславича ему понятен как нельзя лучше.

Короткий зимний день близился к концу, когда князь, решив, что дел на сегодня достаточно, разместился во дворце — в тех самых покоях, где жил раньше. После тяжёлого и беспокойного дня, мрачный, он сидел в своей любимой светёлке с окном, выходящим на Великую Софию и покрытый льдом Волхов. Летом вид отсюда был ещё лучше.

Мстислав Мстиславич, несмотря на нынешний воинский успех и справедливо сделанное дело, досадовал, что тогда, год назад, покинул Новгород, позволив случиться такому несчастью. Ведь среди самых дурных предчувствий ничего подобного не предвиделось, не должно было произойти! Отчего зять, князь Ярослав Всеволодович, оказался таким злодеем? Что хотел выгадать на народной беде? Власти? Какой ему ещё власти надо, если новгородцы сами его призвали? Богатства? Но много ли богатства выжмешь из умирающих от голода людей?