Битва на Калке. Пока летит стрела - [154]

Ивану стало так страшно, как ещё не было.

   — Хочу жить, — прошептал он, глядя на меч.

   — Тогда вот что, — деловито сказал Плоскиня, ослабляя давление железа на горло. — Тогда давай-ка, землячок, уходить отсюдова. Пока ваши не опомнились. Я тебя по старой дружбе не выдам. Вон там через стену перелезай и в речке прячься. Под кусты забейся, как налим, и пересиди. Понял, что говорю?

Иван, ничего больше не ощущая, кроме страха, кивнул.

Плоскиня убрал меч.

   — Беги давай, землячок. Хорошо, что я тебя встретил.

Иван поднялся на ослабевшие ноги, посмотрел на мёртвого сотника. Что-то шевельнулось в душе.

   — Я к своим пойду, — тупо произнёс он.

   — Какие свои? — зарычал Плоскиня. — Своих уж нету. Сейчас их всех кончают. Спасайся давай!

Вдруг Иван понял, что надо делать.

   — Ладно, Плоскинюшка, — сказал он. — Спасибо тебе. Свечку за тебя поставлю, если жив буду.

Для того чтобы исполнить задумку, пришедшую ему в голову, нужно было ещё немножко потянуть время, чтобы в ноги вернулась сила.

   — А не жалко тебе наших-то? — спросил Иван. — Всё же русские.

   — Да плевал я на русских! — вскинулся Плоскиня. И неожиданно добавил несколько чужеземных слов. — Надоели вы мне, русские — спасу нет! Сами жить не умеете, так и другим не даёте! Вот и грызите горло друг дружке, а я уж как-нибудь без вас обойдусь! Хотя, может, монголы вас всех перережут. Вон — как сейчас!

Он стал поворачиваться на шум, донёсшийся снаружи, от подножия холма. И тогда Иван изо всех сил ударил Плоскиню носком сапога в нижнюю часть живота.

Не ожидавший удара, тот упал, скрюченный.

   — Плевал, говоришь? — бормотал Иван, поднимая с земли свой меч. — Плевал, значит? Ну так на тебе!

И наотмашь рубанул упавшее тело. Еле успел отпрыгнуть в сторону, чтобы брызнувшая кровь не попала на сапоги.

Теперь — к своим! Предупредить их. Пусть в крепость возвращаются. Эх, кабы не поздно!

Но было уже поздно. С холма Иван увидел, что весь полк окружён монголами, словно кусок мяса в горшке — кипящим варевом. И никому не выбраться из этого горшка. А где же князь? И князя не было видно возле дальнего шатра.

Тогда Иван заплакал.

Он стоял, полуспрятавшись за возом, поставленным на попа, не в силах оторваться от страшного зрелища — гибели киевского войска. Монголы развлекались: они не столько работали саблями, сколько расстреливали людей, сбившихся в толпу, из луков. Наверное, и самому Ивану сейчас надо было находиться в этой несчастной толпе. Принимать смерть вместе со своими. Однако он был здесь, пока в безопасности.

От монгольского войска отделилось несколько всадников. Поговорив о чём-то, они дружно направились вверх по склону холма — в крепость, оставленную защитниками. Глядя на приближающуюся смерть, Иван пришёл в себя.

Он бегом пересёк внутреннее пространство, пролез между двумя возами — и оказался на противоположной стороне, над речкой Калкой, которая текла себе внизу так мирно, словно ничего и не случилось.

Иван ужом полез через дебри, вспоминая, как совсем ещё недавно он сам их тут устанавливал. Меч сильно мешал ему ползти, цепляясь за ветки, но оружия Иван не бросал, держась за него, как за последнее на всём свете родное существо. Сверху послышались чужие голоса, он замер. Заметили? Нет, кажется, не заметили, веток наплетено на колья было достаточно. Ну вот, сейчас будет обрыв. Прыгать нельзя — услышат.

Он кое-как сполз в воду, прижимаясь к камням, как лягушка. Спасибо тебе, Плоскинюшка, посоветовал, где спрятаться. Пожалуй, здесь, укрывшись в кустах под самым обрывом, можно было отсидеться. В любом другом месте непременно найдут.

Вода показалась Ивану ни холодной, ни тёплой, словно и не вода вовсе. Он проскользнул под берегом, добрался до зарослей кустарника, в несколько гребков достиг зелёного навеса над рекой, нырнул под него и ухватился за ольховый ствол. Теперь его не должно было быть видно ни с берега, ни с воды.

Монголы тем временем обыскивали окрестности. Несколько раз Иван слышал, как разговаривают прямо над его головой, потом камни посыпались сверху, но по голове не попали — голова была прикрыта древесным стволом, толстым, шершавым и изогнутым — за него было удобно держаться. Течение тут было слабым, а глубина у самой кромки воды — по грудь. Здесь Ивану предстояло провести какое-то время. Смиряться с мыслью о том, что все его товарищи мертвы, а он остался жить. И так, пока монголы не уйдут.

Хорошо бы на это время и вправду стать рыбой. Рыбы, говорят, не чувствуют жалости — ни к себе, ни к другим рыбам. Где глубже — там их дом. Знай себе плавают, пока не попадутся в рыбацкие сети.

* * *

Князь Даниил Романович, ускользнувший от погони, заметил, что ранен копьём в грудь только тогда, когда, мучимый жаждой, остановил коня возле ручья и, спешившись, стал черпать ладонью воду. Вода была красная, и, наклонившись над ручьём, Даниил увидел, что из его груди в воду падают кровавые капли. Он подозвал двух своих дружинников, пивших из ручья немного ниже по течению:

   — Путята! Мирон! Пойдите-ка сюда, я вроде раненый. Перевяжите меня.

Дружинники сняли пробитый нагрудник, сняли тяжёлую от крови сорочку — спереди она была вся пропитана кровью и покрыта студенистыми чёрными сгустками. Сорочку прополоскали в чистой воде, разорвали на полосы и этим тряпьём кое-как перетянули князю грудь. Она сразу разболелась.