Битва богов - [28]

И так далее, к вящим страданиям Вирайи.

Наконец, одним погожим утром архитектору пришлось постоять на коленях, с закрытыми глазами, перед отворенной бронеплитой люка в Святая Святых — центральную обитель, полную роскоши, непостижимой уму. В это время по гладкому каменному полу с воем катились «черные стрелы» охранения, и в центре их треугольного строя — белоснежный, с пурпурным исподом крыльев и золотым диском на носу, огромный брюхатый «змей»… Одни только адепты Внутреннего Круга имели право встречать эскадрилью снаружи, да и то не смея смотреть на прибывшего в белом самолете. Создания малых посвящений, в том числе парализованная ужасом Аштор, лежали в комнатах, прижавшись лбами к полу.

…Он уже давно знает, что Круг не в силах прочесть мысли; но глубоко сидит воспитанный многими поколениями, панический страх перед черными… Хочется запретить самому себе думать, доискиваться правды. Озабоченный своим раздвоением, Вирайя машинально рвал цветы, пока руки сами не ощутили толщину охапки. Хватит, будет трудно нести наверх…

Вирайя оглянулся по сторонам, ища — чем бы связать букет.

Кто-то кашлянул за высоким, как пьедестал, растрескавшимся камнем; ветер коснулся ноздрей архитектора запахом табака, облагороженного мускусом.

Вирайя спустился и обошел глыбу. Там сидел, втянув голову в плечи, подобрав ноги и кутаясь в овчинный кожух, долговязый мужчина лет сорока, с трубкой во рту. Узкое, костлявое лицо его с глубокими глазницами и провалами щек представляло, по сути, один гигантский нос. («Избранный из Избранных», — подумалось Вирайе). Взгляд жгуче-темных глаз терялся за белым склоном, в заснеженных нагромождениях скал. Жидкие черные волосы, длиной до плеч, повинуясь ветру, то прилегали к щекам, то открывали широкий лоб и порядочные залысины. В худой ширококостной руке, брошенной на острые колени, читалась некая вялость — недостаток жизненных сил. Вирайя успел рассмотреть и табачную желтизну большого пальца, и серый, крупной вязки свитер под кожухом, и мятые белые брюки, заправленные в сапоги с медной пряжкой — а сидящий даже не покосился в его сторону. Время от времени мужчина вынимал трубку изо рта и пускал бледными губами длинную сизую струю.

Человек без знака посвящения, одетый чуть ли не как раб, и при этом не обращавший внимания на приход черного адепта — это было просто невообразимо, мир вывернулся наизнанку! Но, ощутив гнев и досаду, Вирайя решил в очередной раз наказать себя за испорченность, а потому спросил как можно ласковее:

— Прости меня, друг, — не найдешь ли ты, чем перевязать букет?

Наверно, он просто погружен в свои мысли, Может быть, это испытуемый Ордена, постигающий самоуглубление, первые навыки сознательного управления чувствами, а затем — сокровенной жизнью тела? Об этом свидетельствует его худоба и видимая слабость… Кто знает — не длятся ли испытания уже многие годы? Вирайя, принятый в Круг только благодаря безумной спешке с убежищем, мало знал о подробностях настоящего посвящения… Вероятно, сейчас глаза аскета станут осмысленными; он обернется на голос, увидит переливчатую черноту и золотой диск — и зароется лицом в камни, умоляя не превращать его в пепел за невнимание…

Обернулся. Удивленным был его взгляд. Казалось, что черные непрозрачные глаза направлены по обе стороны лица Вирайи, не сходясь в одну точку.

— Можно разорвать платок на полосы, — не слишком внятно сказал носатый. — Ничего более подходящего у меня нет.

Он говорил очень тихо, странно растягивая гласные и спотыкаясь в середине слова. Усилие, нужное для речи, как будто доставляло ему боль. Медленным, сонным движением он достал из кармана кожуха мятый белый платок:

— На, рви!

С полной сумятицей в голове, архитектор принялся отдирать полоску. Кто же перед ним — иерофант? Или просто обезумевший беглый раб? К любопытству Вирайи все еще примешивалось глухое чувство оскорбления: да, глубоко и быстро вросла в душу сверхчеловеческая спесь черного адепта!

Связав цветы жгутом из неуклюже оторванного полотна, Священный сказал:

— Спасибо, брат, — выручил!

Тут Вирайя вдруг обнаружил, что почему-то робеет перед этим носатым, жидковолосым типом, похожим на внезапно состарившегося подростка. Он спросил почти сурово, чтобы отдернуть самого себя:

— А теперь скажи мне кто ты? Каково твое посвящение?

Сидящий откинул голову на камень, выпустил дым через ноздри:

— Хотел бы я сам узнать — кто я! — У него задергалась щека, растягивая рот в кривую ухмылку. — Должно же быть у меня определение? Или само понятие определенности — тоже призрак, как понятие начала и конца?

Это похоже на орденские философствования. Пожалуй, в горах действительно укрылся испытуемый. Он не в силах вернуться в реальный мир, разорвать пелену самовнушенного транса… Имеет ли кто-нибудь, даже Священный, право помешать ему?

…Священный имеет право на все. Вирайя выбрал глыбу поудобнее, присел и опять спросил:

— Значит, ты не знаешь, кто ты?

— Я ни в чем не уверен полностью…

— Хорошо, пусть так. Кто твои родители?

— А какое это имеет значение? Они были такие же, как вы все. Только убеждали меня, что я произошел от них.