Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [28]

Примером того, как идеологизированная массовая культура 1950-х пыталась работать с бунтующей молодежью, может послужить знаменитый фильм Николаса Рэя «Бунтарь без причины», вышедший в 1955 году и принесший бессмертную, как позже выяснилось, славу исполнителю главной роли – Джеймсу Дину. Грубоватый, глуповатый, но, в общем, милый и симпатичный Дин бунтует не потому, что его что-то не удовлетворяет, но потому, что у него такой возраст – он бунтует без причины, то есть без мысли и рефлексии, он бунтует не для чего-то, но отчего-то, будь то неосознанное желание или подростковые проблемы с социализацией. Без причины – это значит: бунтовать, по-хорошему, незачем.

Герой Дина Джим – не революционер, но ребенок, заблудившийся в очень большом и слишком враждебном мире. Ему поможет не бунт, но единственно крепкая семья и надежная работа. Его проблемы типичны, в них нет ничего особенно: его раздражают его смешные буржуазные родители, у него проблемы с задиристыми сверстниками, он влюблен в несвободную девочку, ему необходимо выплеснуть тонны накопившейся агрессии… Кого миновала чаша сия?

Натурализовать социальный конфликт, сделать его слишком обыкновенным, слишком простым, временным и скоропреходящим – вот эффективное оружие против критики, лекарство от агрессии и борьбы. Главные фразы фильма: «Это просто возраст», «Это случалось со всеми, когда они были в твоем возрасте» и так далее в том же сусальном духе. Одним словом, нечего переживать, всё наладится (или – почему бы и нет? – на издевательски современный мотив: секса нет, но вы держитесь). Кое-что надо просто перетерпеть: мальчики от века хотят доминировать, захватывать и побеждать, девочки хотят быть любимыми, они хотят, чтобы их усталые работящие отцы целовали их перед сном – такой домашний, такой уютный и, главное, абсолютно стерильный фрейдизм. Обо всем этом снимут кино, и многие-многие дети впредь и вовек из любви к гипнотическому красавцу Джеймсу Дину будут отправлять свое безопасное (ибо беспричинное) бунтарство без шума и пыли, так, чтобы вырасти без стыда и совести, зато с идеальной прической и страстным загадочным прищуром.

Бит-поколение в сравнении с Дином – это как коктейль Молотова в сравнении с коктейлем «Секс на пляже». На самом деле в 1950-е в Штатах шла совсем другая, куда более взрывоопасная игра.

*

Теперь займемся прикладной компаративистикой – подробней остановимся на соотношении трех близких друг к другу единовременных культурных течений: битников, хипстеров и экзистенциалистов. Первые два течения, местами сливающиеся до неразличимости, рождены в Америке, третье является частью европейской послевоенной исторической ситуации. В вопросе о сходствах и различиях между битниками и хипстерами я обращусь к знаковому эссе Нормана Мейлера под названием «Белый негр: поверхностные рассуждения о хипстере», опубликованному в том же, что и «На дороге», 1957 году в журнале «Dissent». Затем я привлеку к нашему сравнению позицию Жана-Поля Сартра из его программного доклада «Экзистенциализм – это гуманизм». В итоге выясним, так ли уж близки европейские и американские бунтари той эпохи.

Норман Мейлер в своем тексте исходит из той культурно-исторической ситуации, когда западная цивилизация впервые в своей истории столкнулась с радикальным обессмысливанием жизни, потерей тех смыслов, которые определяли весь ход западной истории с начала эпохи Модерн. Две войны и неожиданный капиталистический ступор Великой депрессии пошатнули некогда устойчивые прогрессистские ценности, и именно в XX веке слова Ницше о смерти Бога (как смерти традиционных вертикальных смыслов), слова Кьеркегора об абсурдности экзистенции перед лицом неминуемой смерти были восприняты всерьез – и на деле. При этом вполне понятно, почему подобная ситуация могла сложиться в Европе – это ее собственные исторические ценности были утеряны в ходе ее же внутренней войны. Неожиданно в данном случае то, что упаднические настроения как-то перекинулись на Соединенные Штаты, которые, во всяком случае риторически и декларативно, с самого начала своего независимого существования пытались отмежеваться от парадигм старой Европы, выступали с позиции, так сказать, органического изоляционизма. Однако столкновение с охваченным огнем европейским миром в ходе войн, как оказалось, инфицировало вирусом потери смыслов даже далеких и прагматичных американцев – ярким примером тому выступает литература потерянного поколения, очень созвучная экзистенциалистским европейским настроениям, часто характеризуемая именно как экзистенциалисткая, иногда с приставками «пред» или «прото».

Выходит, что и после Второй мировой эти настроения никуда не делись, разве что уплотнились и усилились. Новое поколение, задетое войной скорее по касательной, но не прямо, вынуждено было подыскивать свой собственный ответ на мировой аксиологический кризис. Учитывая аналогичность исходных ситуаций, Мейлер прямо и без раздумий называет хипстера американским экзистенциалистом.[53] И этот новый человеческий тип со старыми проблемами занимает в современном мире следующую позицию: «… если удел человека двадцатого века – жить в обнимку со смертью смолоду и вплоть до преждевременно приходящей старости, то единственным достойным ответом будет принять предлагаемые смертью условия игры, воспринять ее как непосредственную ежеминутную опасность, устраниться от общества, отказаться от своих корней и отправиться в неизведанное, отдавшись воле бунтарских императивов собственного Я. Одним словом, неважно, преступна жизнь или нет, единственный выход заключается в том, чтобы поощрять в себе психопата, погружаясь в те области опыта, где безопасность становится синонимом скуки, а значит – болезни, где существование возможно только в настоящем без прошлого и будущего, без планов и воспоминаний, где нужно жить до последнего предела, когда будешь окончательно разбит»