«Битлз» in the USSR, или Иное небо - [61]

Алексей гордо поставил на стол бутылку джина. Андрей без особого энтузиазма посмотрел на нее, вышел и вернулся с тремя маленькими холодными бутылочками тоника. Поговорили о джине. Андрей рассказал историю нескольких табличек, добыча которых была связана чуть ли не с погонями и предупредительными выстрелами в воздух. Бутылка понемногу опустошалась, Андрей пил очень мало, ему еще предстояло несколько важных встреч. Посетовали на стоимость «битловских» пластинок в Томске и в Москве.

Макаревичу звонили каждые пять минут. Неизменно тихим и спокойным голосом он отвечал: «По этому вопросу – к Мелик-Пашаеву». Только один раз на его лице промелькнуло некоторое беспокойство, и тогда он сказал в трубку:

– Если об этом инциденте станет известно на «Мосфильме», это будет иметь катастрофические последствия.

После этого короткого телефонного разговора он несколько пересмотрел пропорции тоника и джина в пользу последнего. Выпили за успех фильма «Душа», который как раз снимался и в котором «Машина» принимала участие.

В комнату заглянула маленькая черненькая сердитая девушка, скользнула взглядом по гостям, как по предметам мебели, и, глядя в угол комнаты, весьма неприятным голосом произнесла:

– Обед.

– Без меня, – не менее неприятным тоном отозвался Андрей, глядя в другой угол. А когда она исчезла, кратко пояснил смущенным посетителям: – Мы сейчас находимся в предразводном состоянии. – Потом, бросив взгляд на часы, сказал Юлию: – Ну что, вон, висит, – и он кивнул на гитару. – Ты хотел что-то показать. Только предупреждаю, мне чужие песни, как правило, не нравятся.

Юлий благоговейно снял инструмент и спел штук пять своих вещей. Андрей слушал скептически, потом заметил:

– Ты говорил, что «Машина» на тебя повлияла, но я никакого своего влияния тут не чувствую. Совсем другие у тебя песни. И мне они как-то… не близки.

Тогда Юлий спел песню «Бинокль», которую они сочинили вместе с Алексеем, специально «под Машину»:

– Шел по морю корабль белый,

А на нем капитан смелый был,

В страну волшебную он плыл…

Музыка в этой песне походила на всю «Машину» вместе взятую, а в финале, как во всякой песне Макаревича тех времен, имелась некая пронизанная вселенским скепсисом мораль и даже смутный политический намек:

– …Сгнили снасти давно,

В трюме скисло вино,

И команда от скуки

готова на дно,

только

Все так же весел

старый капитан,

Бинокль повесил

и свято верит в свой обман.

Эту песню Андрей выслушал внимательно и кивнул:

– Вот эта – ничего. Ну-ка, сыграй еще раз.

Юлий сыграл, а потом спросил:

– Андрей, я хотел у вас спросить, как у человека, мнению которого я доверяю. Стоит ли мне продолжать?

– Это ты сам для себя должен решить, – ушел от прямого ответа Макаревич. – Как Толстой сказал: «Можешь не писать, не пиши». Вот я не могу не писать. Мне, конечно, нравится, когда меня хвалят, платят деньги, но если бы только ругали и гоняли, я бы все равно писал. Раньше так оно и было. Так что решай сам.

Юлий понял, что предлагать свои песни в репертуар «Машины» бессмысленно и, несмотря на разочарование, попросил:

– Андрей, а может быть, вы что-нибудь сыграете? Макаревич без лишних слов взял гитару и спел еще никому, как он считал, не известную песню «Костер» из нового фильма. А потом еще пару самых новых вещей. И был поражен тем, что Юлий и Алексей их знали.

– Откуда?! – удивлялся он. – Мы же их еще даже для себя не записывали!

И все-таки они уже слышали эти песни – и «Костер», и «Ты шел, как бык на красный свет…», и «Скворец»… Видимо, кто-то все же записал их на репетиции, и они добрались до Сибири в виде ужасного качества магнитофонных копий. Все, что касалось «Машины», ценилось тогда нашими молодыми людьми на вес золота.

Наконец джин был выпит, на обложке детской пластинки «Тигренок, который не умел говорить букву „р-р-р"» с рисунком Андрея на конверте, был оставлен автограф и надпись: «Не моя пластинка, хорошо хоть моя обложка…».

Юлий пощелкал фотоаппаратом, запечатлев участников встречи. Супруга Макаревича в очередной раз заглянула в комнату с недовольным лицом. Явно пора было уходить.

Они шли по улице, пьяные от джина и счастья. Однако горе подстерегало их за поворотом. Заторможенный алкогольными парами, Юлий открыл заднюю крышку фотоаппарата и посмотрел, сколько осталось пленки.

Алексей, повернувшись, равнодушно глянул на то, что натворил его приятель. Некоторое время они шли молча, снедаемые смутным беспокойством. Откуда-то из глубин, из утробного подсознания медленно пробивалось понимание масштаба и необратимости катастрофы. Юлий остановился и сказал: «Пипец, бля!» Но даже это происшествие не нарушило их хорошего настроения.

Жаль, конечно, что Юлий лишил их возможности хвастаться девушкам и друзьям фотографиями с самим Макаревичем, да еще у него дома. Но что теперь сделаешь? Они выпили по кружке пива, в очередной раз отведали восхитительных и дефицитных резиновых сосисок и оставили при этом в кафе последние деньги – кроме мелочи на проезд до аэропорта. Деньги им были уже не нужны: скоро самолет, где их покормят обедом, а там уже они и дома.

Но, приехав в Домодедово, они приняли еще один удар судьбы. Подойдя к столику регистрации, они увидели листок бумаги, на котором от руки было накарябано: «Рейс на Томск задерживается, и неизвестно».