«Битлз» in the USSR, или Иное небо - [34]

Впрочем, и сама четверка была одета разномастно, отказавшись от серых костюмов, которые еще в Лондоне пытался навязать им Истман.

Увидев «битлов», все сдержанно заулыбались и расступились. В середине на табуретке сидел и что-то жадно ел человек лет шестидесяти крайне неопрятного вида. От него остро пахло чем-то рыбным, наверное, воблой. Седые патлы торчали во все стороны, подбородок и щеки покрывала клочковатая щетина, под левым глазом цвел несвежий синяк. Он был одет в черную робу не по размеру и громадные бахилы. Рядом стоял пожилой милиционер с наручниками, которые он, видимо, ненадолго снял с бедолаги.

– Кто это? – пораженно спросила Линда со смесью брезгливости и жалости в голосе.

– Осужденный Богословский, – отрапортовал милиционер. Бронислав начал переводить:

– Задержан за тунеядство по статье двести девятой УК РСФСР. В данный момент этапирован во Дворец съездов для встречи с ансамблем «Битлз».

При слове «Битлз» заключенный жалобно замычал и закрыл голову, как будто боялся удара. И изо рта у него выпал недоеденный рыбий хвост.

– Не бойся, не бойся, Никитушка, кушай, – неожиданно мягко сказал милиционер и погладил Богословского по голове.

Тот успокоился, заулыбался, подобрал хвост и продолжил работать челюстями.

– Послушайте! – начал Джон. – Послушай, Брайан, это какое-то Средневековье… Это что же, тот самый знаменитый композитор, который написал про нас статью? И вот во что он превратился?

– Точно так, именно из-за этой статьи и превратился, – ответил страж порядка за Вепрева. – Но давайте-ка, граждане музыканты, лучше присядем за стол, выпьем, закусим, и я расскажу вам эту грустную и поучительную историю. Тем более что потом у меня к вам будет важное дело.

Они подошли к столам и расселись. Банкет был не слишком богатым – водка, газвода, пиво, ломтики вареной колбасы, хлеб, шпроты, крупно нарезанные овощи и зеленый лук.

– Концептуально, – заметила Йоко. Все налили и выпили за искусство.

– После того как Никитушка про вас в шестьдесят четвертом ту ругательскую статью написал, – милиционер, не торопясь, закурил «беломор», – пошла его жизнь под откос. Жена стала к нему холодна, друзья отвернулись. Марк Бернес про него частушку сочинил и везде пел, только я не могу сейчас ее повторить, она сильно матерная.

– «Марк, Марк!…» – зло и быстро затараторил Богословский, лицо его исказила злобная гримаса, и он стал делать резкие движения руками, словно кого-то или что-то от себя отгоняя.

Милиционер потрепал Никиту по плечу, и тот затих.

– Диктор Левитан обидный шарж нарисовал. Но это все можно было вытерпеть. А вот потом… – зловеще продолжил милиционер. – Кстати, меня Егором Петровичем зовут.

Все поручкались и выпили за поэзию.

– Что же было потом? – поинтересовался Джон.

– Потом началось самое ужасное, что только может произойти с творческим человеком в нашей стране, – его стали травить в газетах. Писали, что песни Н. Богословского проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям. Что он и вовсе бездарь и халтурщик, а значит, все его доходы – нетрудовые. Его концерты стали отменять. Он начал пить, бродяжничать… Искали его долго, нашли в Архангельской области в рыбачьей артели, где он числился чернорабочим. Да только поздно уже было. Застудился он и головушкой того… ослабел.

Егор Петрович грустно посмеялся. Выпили за рабочих.

– А… К нам-то у вас какое дело? – вспомнил Пол.

– А дело вот какое. Опомнились наши начальнички, поняли, что жалко терять такой талант…

– Никита – талант, – подтвердил душевнобольной, роняя изо рта крошки хлеба.

– Да-да, – кивнул ему Егор Петрович и дунул в папиросу. – Ну, и направили к нашему светилу психиатрии, академику Снежевскому. Он Никитушку нашего осмотрел и говорит, есть шанс.

Все налили и выпили за медицину. «Битлы» были уже порядком подшофе, но, несмотря на трагичность рассказа, почему-то пребывали в отличнейшем настроении.

– Какой же это шанс? – нетерпеливо спросила обычно немногословная Йоко. Видимо, рассказ лежал в плоскости японских притчей.

– А шанс вот какой, и здесь, товарищи битласы, нужно ваше непосредственное участие и помощь. Только вы можете спасти самого главного и самого именитого нашего композитора, вернуть его в строй. Чтобы он опять мог радовать нас своими песнями.

– Так мы готовы! – растроганно сказал Ринго. – Мы оплатим лечение в любой клинике, правда, ребята? Он ведь из-за нас пострадал. Ну, написал, не подумав, с кем не бывает…

– Это можно, – согласился Джордж. – Опять же в Индии, в ашрамах, есть замечательные целители.

– Нет, товарищи, в клинику его не надо. Все гораздо проще. Академик сказал, что нужно лишь, чтобы вы вчетвером положили ему ладони на голову и сказали – прощаем, дескать, тебя за грубое выражение «жуки-навозники».

В этот момент у Джона появилось странное чувство, что он находится в театре и смотрит какой-то бездарный спектакль и что во всем этом прослеживается какой-то подвох. Но алкогольные пары не дали ему додумать эту мысль.

– Вы готовы?

– Да, конечно! – выкрикнул за всех Ринго.

– Ну, все, айда, – скомандовал Егор Петрович.

Они встали, подошли к несчастному советскому гению, и Бронислав заставил их отрепетировать слово «proschayem», которое следовало произнести три раза. Чувствуя себя немного идиотами, они возложили длани на седую голову композитора и, глупо улыбаясь, вразнобой произнесли: «Прощаем! Прощаем! Прощаем!»