Битая ставка - [21]

— Я согласен, господин Шубин. Вот вам крест святой,— он истово перекрестился.— Клянусь господом богом, что буду честно работать на фюрера!

Шубин перевел. Вильке внимательно выслушал и, поднявшись, сказал:

— Ну, хорошо, господин Тальнов, договорились. Завтра начнем подготовку. Все, господа, можно идти отдыхать.

Привыкший никому не доверять без надлежащего двойного, а то и тройного контроля, Вильке думал о том, кого послать с Тальновым. Как взять его там, за фронтом, под контроль, и кто, если понадобится, уничтожит его.

Подобрать такого человека он поручил своим помощникам Остеру и Ятарову.

* * *

Камил Ятаров никак не мог найти общего языка с Шубиным. Гауптману Ятаров был необходим. При взятии Крыма он поможет налаживать контакты с местным населением, особенно с татарами. Да и в настоящее время, вербуя себе кадры в концлагерях, Вильке не обходился без Ятарова, который находил общий язык с военнопленными из южных районов России.

Но хотя Ятаров был в чине обер-лейтенанта, как и Шубин, тот все же держал себя по отношению к нему высокомерно, как к иноверцу. Даже отказался спать с ним в одной комнате.

А может, это и к лучшему, что Камил живет один в угловой комнатушке особняка, где едва помещается кровать, стол с двумя стульями и тумбочка. По крайней мере, можно изредка расслабиться, отрешиться от этого фашистского окружения, побыть с самим собой наедине.

... Вот уже восьмой год как командир Красной Армии чекист Фаизов ходит по острию ножа. Летом 1934 года молодой сотрудник ОГПУ получил специальное задание. Легенду свою он не просто запомнил. Он вжился в нее и даже иной раз сам верил себе: да это он, Ятаров (не Фаизов, эту фамилию надо забыть!), пытался пустить под откос эшелон с тракторами. Злой был на Советскую власть за репрессированного отца, за умершую по дороге в ссылку мать.

«Диверсанта» посадили в камеру к какому-то уголовнику. А назавтра сюда же поместили некоего Савоху из вновь прибывшего этапа.

Ятаров целыми днями молчал да мерил шагами камеру, в сотый раз мысленно повторяя свою легенду. А уголовник не давал новенькому ни минуты покоя. Он рассказал ему в первый же день, как «пришил» в переулке какую-то дамочку, но серьги в ушах у нее оказались с фальшивыми камнями. Пытаясь сбыть их, Крыгин — так звали уголовника — «загремел».

— Нет, ты мне, папаша, скажи,— тормошил Крыгин Савоху,— разве не сволочи эти, которые делают фальшивые камушки? А я теперь за них страдай.

— Не обмани, да не обманут будешь.

Крыгина такой ответ озадачил:

— Постой, постой, борода. Да ты никак поп? Какого черта сразу-то не сказал! Вот татарина окрестить надо.— Крыгин захохотал, повалился на спину, задрыгал ногами.

В обитую жестью дверь загрохотал ключом надзиратель. Прекратите, мол, шум.

— Не богохульствуй,— сказал Савоха и уставился в угол.

Да, впрочем, не надолго. По натуре общительный человек, он уже через час мирно беседовал с Крыгиным. Объяснил ему, что он церковнослужитель, но не священник, а дьяк. Попал в заключение за веру.

— Как это?— не понял его собеседник.

— А так. У нас в селе церковь закрыли, кресты золоченые антихристовы дети поснимали. Ну,‘наши прихожане возмутились, решили им насолить. Колхозную ригу с зерном подожгли. А местное НКВД на нас с отцом Николаем возвело напраслину: подстрекали, мол. Батюшке господь помог скрыться, а меня взяли.

Ятаров помалкивал. Он знал всю подноготную дьячка Стюхи, но вида, конечно, не подавал. Он вроде бы даже и не заинтересовался его рассказом, вез ходил, ходил по камере из из угла в угол.

— Слушай, как тебя, Татаров...

— Ятаров.

— Слушай, Татаров-Ятаров, перестань ходить, уже в глазах рябит.

Камил полез на нары, сел, скрестив ноги.

— А почему он все время молчит?— поинтересовался дьяк.

— Все думает, как его будут расстреливать.

— Да ну!

— Вот тебе и ну. Целый поезд с тракторами с рельс спустил. Краем уха слышал, надзиратели на прогулке говорили.

Ятаров безучастно смотрел в угол.

Назавтра, знакомясь с камерой, Савоха обнаружил в углу «случайно» отошедшую широкую половицу. Постоял, покачался: пружинит; Камил не смотрел в его сторону, но заметил интерес Савохи. А тот лег на нары, задумался. «Обдумывает,— догадался Камил.— Взвешивает, сказать или не сказать этому балаболке Крыгину». В дверях загремели ключами.

— Крыгин! Собирайся с вещами!

— Во! На этап! На какой курорт отправите, гражданин начальник?

— Не разговаривать!

— Позвольте откланяться!— Любитель бриллиантов сделал реверанс и исчез за дверью.

Савоха зашептал через минуту:

— Послушай, парень, а не уйти ли и нам отсюда?

— Как уйдешь?— отозвался Ятаров. Савоха подумал, что этот натворивший бед молокосос не прочь будет принять участие в его затее.

Ночью они уже рыли. Рыхлили слежавшийся грунт: большим гвоздем, извлеченным из половицы. Землю раскидывали там же, в подполье, благо, камера была на первом этаже старенького двухэтажного домишки.

Работали по очереди. На нарах — для смотрящего в глазок — лежит «манекен»— свернутое наподобие лежащего человека одеяло. Если в дверях загремит ключ, свободный от работы должен быстро пройти к порогу, чтобы прикрыть обзор камеры. Другому потребуется всего несколько секунд, чтобы вынырнуть из-под стены и поставить на место доску. Но такое случилось единственный раз. Часов в одиннадцать вечера — внезапный звон ключа в двери. Ятаров в два прыжка оказался у порога.