Бирон - [55]

— А то в чьей же? Разве я — не член Верховного тайного совета? Или вы исключили меня оттуда?..

Тут Долгорукий крепко пожал руку великого дипломата и произнес:

— В таком случае надо действовать заодно. Ведомо ли вам, великий оракул, что по Москве ходят по рукам подметные письма?

— Ведомо!.. — спокойно ответил Остерман.

— А что писано там, знаете?

Остерман вместо ответа вынул листок бумаги и, протянув его Долгорукому, спросил:

— Одно из этих, князь Алексей?

Долгорукий обомлел. Он несколько секунд молчал, а потом тревожно воскликнул:

— И вы, Остерман, столь спокойно относитесь ко всему этому?

— Я никогда не волнуюсь и не теряю головы. Опасность велика, я знаю это. Но ведь мы настороже, князь?

— А если нас осилят? Если мы проморгаем? — заволновался Долгорукий. — Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?

— Знаю. И не только знаю понаслышке, но каждый день вижусь и разговариваю с ними, — проговорил Остерман.

— Кто же они, если вы их знаете? — забыв всякую осторожность, закричал Долгорукий.

— Волынский^{26} и князь Черкасский, — отчеканил Остерман.

— Так ведь их надо схватить, арестовать… сослать… четвертовать!.. Чего же вы медлите?..

Ироническая улыбка пробежала по губам Остермана.

— Вы ошибаетесь, князь Алексей!.. — промолвил он. — Каждый раз, как они являются ко мне, я получаю от них драгоценные сведения. Ведь они считают меня своим сторонником и потому вполне откровенны со мной. А мне, всем нам необходимо быть в курсе их замыслов, знать настроение и большинства дворянства, и войска. Поэтому вы не волнуйтесь: я не пропущу нужного момента. Я вам скажу больше: я арестую даже Бирона… А знаете, почему и для чего?

Долгорукий насторожился.

— Для того чтобы его место на время занял князь Иван Долгорукий… — еле слышным шепотом произнес Остерман. — Анна Иоанновна — женщина, и притом с пылким темпераментом. Вы понимаете?.. Раз князь Иван сблизится с ней — она очутится в ваших руках. А вы… вы не забудете моей услуги, Долгорукий?..

— О! — вырвалось у того. — Все поделим!

— Я знал, что вы, как умнейший человек, поймете меня. Ну, теперь я иду к государыне. Смотрите, чтобы никто не помешал нашему свиданию. Предупредите князя Ивана, растолкуйте ему…

— Все исполню, все… — довольным голосом пробормотал Долгорукий.

XIV «Уроки» Остермана

— Ваше величество, где вы? — тихо спросил Остерман, входя в красную гостиную.

Он поводил глазами, но нигде не видел заточенной императрицы.

Портьера распахнулась, и из спальни вся в слезах, угрюмая, понурая вышла Анна Иоанновна.

— Что же это такое? — не здороваясь, накинулась она на своего «тайного руководителя». — В ловушку меня заманили? Да? В капкан засадили?..

По-видимому, Остерман был готов к подобному приему, потому что ни один мускул не дрогнул на его лице, и он тихо, но спокойно продолжал:

— Через три дня все будет окончено, ваше величество! Но ради Бога, говорите тише, иначе все, все пропадет, все разрушится! — Он склонился перед царственной затворницей и, горячо поцеловав ее руку, прошептал: — Разве вы перестали верить вашему верноподданному слуге Остерману? О, ваше величество, вы обижаете меня!.. Я знаю, ваше величество, как тяжело вам и в каком унизительном положении находитесь вы. Но вы терпели много; потерпите же еще всего три дня.

— Ах! — истеричным воплем вырвалось из груди Анны Иоанновны. — Терпеть и терпеть! Это — все, что я получаю от жизни. Ну, вот, я стала царицей…

— Вы еще не коронованы, ваше величество, — поправил ее Остерман.

— И что же? Меня опять держат в плену, в заточении. Эти проклятые князья Долгорукие стерегут меня, словно собаку в будке. Но я не хочу этого, не хочу! Я убегу отсюда, я закричу на улицах народу: «Спасайте свою царицу из рук тюремщиков и палачей!»

Остерман бесцеремонно взял императрицу за обе руки, усадил ее в кресло и стал посвящать ее во все тонкости своего хитроумного плана.

— Понимаете, ваше величество?

— Да, да, — мало-помалу оживлялась Анна Иоанновна.

— Видите, что сделаться самодержавной императрицей, не имея на то прямого права, не так-то легко, — продолжал свое утешение хитроумный Остерман. — Поэтому потерпите еще всего день, два, три. Ваш план обратиться к народу великолепен; это самое придумал и я, а поэтому подпишите вот эти воззвания.

Остерман развернул перед Анной Иоанновной целую кипу листов.

— А что это такое? — испугалась та. — Боже мой, я уже подписала ограничение себе!.. А это, быть может, уже совсем отречение от престола или даже смертный приговор мне?

Тогда Остерман взял один из листов и шепотом начал читать несчастной «царице»:

— «Воззвание к моим верным солдатам. Братцы! Вашу императрицу наглые члены Верховного тайного совета насильно заставили подписать ограничительную грамоту, коей я, императрица Анна Иоанновна, лишаюсь права управлять царством. Все права хотят захватить в свои руки Голицыны, Долгорукие и прочие иные господа верховники. Позор, поношение, обида царскому роду, коему вы, солдаты, служили всегда верой и правдой. Меня во дворце заключили, как в темницу: каждый шаг мой стерегут. Верные мои солдаты, верная и любезная моя армия! Идите и ослобоните меня! Присягайте только мне, как самодержавице, но не присягайте Верховному совету. Жду от всех вас, братцы, помоги, изволения от своих дерзновенных тиранов».