Биро-Биджан - [42]

Я окликаю Филиппа и прошу его помочь мне нести тяжелый дождевой плащ и кожаный пиджак. Филипп дожидается меня, молча берет мою ношу и шагает дальше. Он перевешивает бинокль на другой бок, чтобы не цеплялся за меня, и рассказывает, что среди казачек нет таких, как Паша. Все казаки в станице завидуют Филиппу. Он отбил ее у атамана Семенова, у того, что грабил этот край. Она была там сестрой милосердия. У Паши грудь была самая высокая и самая лучшая грудь, лучше, чем у других сестер, поэтому Филипп отбил ее для себя.

На улице потемнело. А мы все шли. Филипп шагал длинными своими ногами впереди, а я бежал следом, как уставший теленок. Вокруг тянулись горные кряжи. Перевалы были обвиты туманом. Он блестел, как нефть.

Внезапно Филипп остановился. Издалека он уже кричал мне, что дальше он не может идти. Нет, дальше не пойдет. Паша там его ждет. Да и правда: она будет бояться. А отсюда вон-вон видно «Красивое». Если я и сейчас не вижу, то я таки настоящая баба.

— Да все равно. Вот сейчас мы увидим Пашу, — радостно вздохнул Филипп.

Я тоже радовался. Мы весело шли. Вот уже и наша маленькая четырехугольная хижина. Вот уже видно ее четыре колесика. Сюда к хижине плывет по небу большая желтая луна.

Возле хижины Филипп опередил меня и начал делать шаги шире. Вот он остановился возле двери и весело постучал. Он слегка нежно постучал, как стучат к доброму знакомому, если не хотят, чтобы слышал кто-то другой. Но никто не отвечал. Он постучал сильней. Бесполезно.

— Паша, эй. Паша! Открой! Это я.

Ответа не было. Филипп подошел к окошку, вытащил пучок сена, несколько раз позвал «Паша». Но все напрасно. Никто не отзывался. Луна подплыла ближе и остановилась, как будто прислушиваясь.

— А может, она пошла домой? Нет, не может этого быть. Сама она не пойдет. Она боится. Даже и при луне не пойдет. Она же не из наших казачек. Она же русская. Завтра надо быть в поле. Надо посмотреть. Специально пришли.

— А закрыто изнутри, — заметил я, разбивая все сомнения и колебания Филиппа.

Филипп еще несколько раз стукнул и начал ножичком поднимать внутренний крючок. Крючок легко открылся. Двери раскрылись. Филипп наклонил голову и вошел. Я — за ним. А за нами двумя — луна. Мы сразу услышали храп. На полу нащупали мы две пары ног. Ноги начали шевелиться. Потом тела. Одно тело поднялось, и грубый мужской голос хрипло и заспанно спросил:

— Кто там?..

ФИШКО ТОЖЕ ЕДЕТ

Еще тогда Йосель Нехбе стоял на рынке в кружке людей, у которых много свободного времени, и доказывал им, что только теперь большевики поняли то, что Ленин им столько времени втолковывал и что он, Йосель, это уже давным-давно, кто знает, когда понял.

Низенький, приземистый, толстый, в крытом кожушке, стоял он тогда в центре компании. Все, кто выше и кто ниже, стояли возле него и смотрели, как он растаптывает носком высокого юфтевого сапога талый снег. Он притоптывает до тех пор, пока из снега не получается бурая жидкая кашица, потом еще жиже, еще грязней. А когда под правым сапогом из снега получается маленькая лужица, Йосель поднимает голову и начинает показывать Бухарина, как тот испугался, когда Ленин, который всю свою жизнь прожил среди русских, вот как Йосель Нехбе, — когда Ленин крикнул:

— «Товарищи, ничего не можем поделать. Надо иметь нации, и должен быть национализм!»

— «Что? — схватился Бухарин за свою торчащую бородку, — товарищ Ленин, чтобы вы да сказали такую вещь!»

— «Да, да, — говорит ему Ленин, — так я велю, и так будет. Позднее вы сами до этого додумаетесь».

Йосель крутится во все стороны. Показывает руками, ногами, большим лицом, как говорил Ленин, как удивлялся Бухарин и как Ленин ему снова доказывал. Йосель пробует показать и глазами, но левый глаз у него закрытый, слепой, а одним правым все показать не получается.

— Когда это было, Йосель? — Спрашивает один из компании.

— Ого! Это было на самом большом конгрессе.

— Ну и что, они его послушали?

Вот об этом же таки Йосель и хочет рассказать. Пошли, значит, большевики, сидели, сидели, думали, думали и постановили: отдать евреям Биро-Биджан.

Так хоть он сам, Йосель, может, туда и не поедет, но эта история ему совсем не нравится с другой стороны.

— А почему бы вы сами не поехали?

Смотри, надо же таки иметь голову, набитую опилками, чтобы этого не понимать! Что, разве ему приспичило, Йоселю? Он еще как-то проживет и тут, в русской слободе. Он еще в прошлом году летом заработал плотницким делом несколько рублей на зиму. Но ей, его ведьме, Гинде Нехбенице — лихорадке (из-за нее его зовут Йосель «Нехбе» — «Лихорадка»), стукнуло в голову открыть лавочку. Известное дело, финагент уже занес ее в реестр. И кто знает, как оно в этом году будет?..

… Йосель плюнул белой, как сметана, слюной, растер ее на растаявшем снегу, вышел из компании и поспешно подался домой на край города возле русской слободки. Все из компании знали, что Гинда Нехбеница придет завтра на базар с побитым лицом и с синяками под глазами. А Йоселево лицо и руки будут ободраны и пощипаны.

… Позднее Йоселя совсем не стало видно в городе. А идти аж за город расспрашивать, что происходит у Нехбеников, никто не шел. Йосель Нехбе был в местечке не из тех евреев, которыми интересуются. В конце концов — это безбожник, форменный кацап. Его только изредка можно увидеть, чтобы