Биро-Биджан - [36]

Интересно, как она моргает глазами. У нее очень красивые белые губы. Вот она так шевельнет губами и моргнет глазами; шевельнет губами и моргнет глазами. А стройная она, кобыла. Вот уже есть на что посмотреть. Фейга ее мне завтра покажет.

Один только недостаток у нее есть (если это можно назвать недостатком): она не дает себя запрягать и всегда гуляет с плохим «парнем». Она его нашла у «глуховцев». «Тот» в своей коммуне не дает себя запрягать и всегда бегает за нею. Ну, так он маленький никудышный жеребчик. А она же такая «красавица», а водится с ним. фу.

Фейга глуповато и кокетливо улыбнулась, повернулась и пошла дальше, как будто больше ничего не хочет мне сказать.

Я пошел за ней. На улице уже совсем темно. Раньше мы видели издалека костер. В этот костер, очевидно, все время подкидывали дрова, потому что он очень дымил. Подойдя поближе, мы увидели возле него измученных грязных коммунаров. Некоторые сидя дремали. Некоторые смотрели, как сгорают на лету комары и слушали нотации главы коммуны.

— Потому что ко всему надо подходить по-марксистски: если Бейнфест еще не прислал маски и их еще нет, — это значит, что нельзя было послать. А что уздечки рвутся, то это значит, что кожа плохая. А что кони брыкаются, то это потому, что они еще дикие. Остается одно — объездить их. Ни Бейнфест, ни поставщик Локшин в этом не виноваты. Да это все пустое. Вот что важно:

Куперман наклонился, выхватил головешку и начал ее крутить:

— А, в пекло! Сдохли бы вы! Мы вас отсюда выгоним. Так в Александровке, пять верст отсюда, и одного комарика нет — крестьяне говорят — одной мошки нет. Мы вас тоже выгоним.

Все вокруг костра следили глазами за головешкой, как она крутится в воздухе, описывает огненные круги, слушали отрывистые слова Купермана и думали, что это кручение головешки и есть «важное».

— Нет, не это важно. Вот что: Слуцкий чего-то занедужил.

Я подхватился:

— Где же он лежит?

— Он не лежит. Он стоит. К телеге привязанный стоит.

— Как?

— Да так…

— Ага, вы не понимаете. Вы думаете, Слуцкий — человек. Помилуй боже, этот «Слуцкий» — конь. У прилучан есть «Слуцкий», «Айзман», «Бергер». Это кони с именами тех, кто первый научил их ходить в упряжи.

Теперь весело. Каждый вспоминает свою шутку. Все смеются, аж заходятся. Потом зовут к столу, который стоит на улице, сбитый из неструганых досок. Ужин вкусный, очень вкусный: селедка, рисовая каша, чай. Все очень голодные.

Потом все расходятся спать. Привилегированные (девушки и ослабленные) забираются в палатку. Остальные — кто на телегу, кто на стол, кто на кучу соломы на земле. Возле костра уже никого нет. Головешки догорают, и становится темно. Комары подлетают и падают мертвыми. Комаров становится меньше. Немного погодя тут совсем не должно быть комаров.

Здесь Прилукская коммуна будет жить.

НИКИТА В БИРО-БИДЖАНЕ

Иосиф, председатель Лазаревского сельсовета, сразу признал, что я прав. Конечно, разве в таких сапогах можно хоть шаг ступить в Биро-Биджане. Для тех болот и озер, которые там разлились, надо иметь крепкие сапоги.

Иосиф даже сморщил свое круглое бабье лицо, когда я показал ему, как сопит и свистит разбухшая, размокшая подошва. Портянки и штаны мои были мокрые по самые колени и распаривали ноги.

А то, что я не могу сегодня попросить кого-нибудь починить сапоги, — это Иосиф тоже хорошо понимает.

В Лазарево каждый крестьянин сам себе сапожник. Точно так же, как сам себе портной.

А именно под Петровки нельзя и просить казака, чтобы поработал для меня. Вот он, Иосиф, председатель сельского совета — антирелигиозный гражданин, один-единственный «партейный» во всем селе, ему можно и под праздник работать.

Когда, однако, Иосиф колеблется, начинает и Никита просить за меня. Никита из соседнего с нашим местечком села на Подолье. Я и он — мы хорошо знаем свои места: он хорошо знает мое местечко, а я еще лучше знаком с его селом.

Теперь мы оба так далеко, страшно далеко. Оба мы переселенцы, на Дальнем Востоке. Его дом, земля и все хозяйство стоят в том же районе, где должны поселиться евреи. Много евреев должны там поселиться.

Биро-Биджан называется этот район.

Никита уже давно уехал из своего села, и очень рад получить через меня живой привет из дома.

Эва, Митрошку Кабана, того коротенького, деревенщину, с большой лысиной, тоже подтянули? Вот же хозяин из него был. Настоящий кулак из него был.

А Хвелимон вот так в гору пошел? Такой нищий был. Разве несколько рыжих волос на лице — только у него и было. Да еще пьяную жену Килину, Килину-пьяницу, он имел, вот и все. А теперь он аж в райисполкоме!..

Никита хитровато прищурил глаз и усмехнулся хитрой мужицкой усмешкой. Потом стал дергать вниз двумя пальцами правый черный ус, но хитроватая украинская усмешка с лица не уходила.

— Хорошо… ну, хорошо…

Жалко, что Никита теперь не в селе. Если бедняки теперь верховодят, то кто же на селе был бедней его, Никиты. Теперь он был бы, наверное, самым главным в селе.

Ну, а Бенчикова лавочка закрыта, так таки совсем закрыта? Тце, тце, тце… «Без торга» было у него. Сам он неловко рылся по карманам, а другим велел платить наличными. А Хвейшудового ларька уже и нет? Совсем? Веселая женщина была. Всем давала в долг. Только бы ей давали заработать. «Эге, да смотрите только, чтобы скорей отдали долг!..»