Биро-Биджан - [38]

— Ну, товарищ, — обратился Иосиф ко мне — сегодня нельзя. Лавка, кооператив закрытый, поэтому нельзя. никак нельзя.

— Конечно, нельзя. Никита это сейчас покажет, как на ладони. Поэтому чтобы у «гурана» было пять свиноматок и сотня подсвинков, и не было куска сала. Не кормят. Никита, пытаясь усмехнуться, кричал, что не кормят, потому что ленивые. Ничего не делают. Пьяницы большие, а работать не хотят. Плохие «гураны». Все они «гураны».

— Не кричи, не кричи, Никита, вот Евдоха сама скажет. У каждой казачки пять-шесть коров, а бутылкой молока не разживешься. Даже за коровой не может ходить.

Никита встал, подошел ко мне и, взявши за петлицу, стал тормошить. Если бы у украинского крестьянина было столько добра, сколько у казаков. Но украинцы тоже лодыри: не хотят с места сдвинуться. Там готовы задушить за полоску земли, а тут можно нарезать сколько угодно участков, как у самого важного господина.

— Папа, пусти его, чего ты его тормошишь.

Параска отвела отцовские руки и посадила его. У Параски ясные голубые глаза и смотрит она ими — прямо душа смеется. Она садится возле меня и хочет застегнуть мою сорочку. Пуговица еле держится. Если я хочу, Параска может пришить. За одну минутку может пришить. Но мне все равно. Голова у меня кружится и болит. Хочет Параска — пусть пришивает. Безразлично… Безразлично…

Фу, нехорошо. Такой молодой парень, а напился. Главное, что две капли проглотил, а уже пьяный.

— Пойдем, я уложу тебя спать. Ну, пойдем.

Параска взяла меня за руку и потянула к кровати. Обложила подушками и подушечками. Уложила меня, а сама села рядом. Два теплых пальца легли на мои уставшие веки и закрыли их. И снова закрыли. Ну, если я не могу спать, то и не надо. Она может что-нибудь рассказать.

Тут ей скучно, Параске. Грызет ее тоска. Парни тут какие-то холодные. Ничего не умеют, совсем ничегошеньки.

Никита снова вдруг поднялся, подошел к нам и сел на кровать.

— Слышишь, сосед, слышишь? Скажи им. Беднякам скажи. Пусть приедут. Никита им покажет. Тут казакам он уже показал, как с двумя лошадьми засеять девять десятин. В этом году засеял. Казак с шестью лошадьми этого не сделает, что Никита с парой. Потому что даже куска сала у них нет. Сто свиней — и ни крошки сала. На мясо, только на мясо они кормят свиней.

Вдруг Никита засмеялся. Чего же удивляться, что скотина у них вымерзает. Такую долгую зиму, в такие трескучие морозы скотина зимует почти на дворе. Хоть бы тебе прутик, хоть тростинка над головой. А почему? Потому что, может, доведется поработать, вывезти немного навоза или еще что. А хворост они топором рубят, ей-богу, топором. Поэтому понятно, что. что. понятно.

А что понятно, Никита не договорил. Иосиф внезапно, как родился возле нас, и стоял, коротенький, нескладный, шатаясь и стукаясь коленями об кровать.

— Нельзя же так, нельзя. Михаил Иванович будет сердиться. Очень сердиться. Потому что революция для того, чтобы помогать. Вот надо Хвелимоновне вспахать несколько десятин. Нечем. Так может, украинцы, евреи вспашут. Тракторами вспашут. Все у них есть. Лучшие вещи они привезут с собой.

Иосиф морщил круглое уставшее лицо, пытаясь вспомнить о чем-то важном, и никому не давал сказать слова.

Он уже всем в селе рассказал. В крайисполкоме, в районном совете сказали, что украинцы или евреи привезут с собой с Украины все. Потому что культура, культура нужна. Нужны кино, трактора, фельдшеры. Все это они с собой привезут. Это уже знают все казаки, Иосиф всем объяснил, что он это сам слышал в крайисполкоме. Ага, слышал. Сам, своими ушами слышал. Все слышал.

Никита был рад, что Иосиф наконец замолчал, потому что Никита должен что-то сказать. Эге, надо им показать. Украинцы покажут. Такая земля, как масло, а овощей нет. Лучшие фрукты тут могли бы быть. Никита им покажет; и сады, и сколько сала можно снять с кабанчика. Он как напишет письмо, то вся Витовка приедет сюда. Покажут им, тем «гуранам», как работать. Но украинцы тоже лодыри. Пугаются и сбегают отсюда. Никита им покажет, как убегать. Он тут целые села украинцев поселит, вот тут, на Дальнем Востоке.

Параска сияет. Она спрыгивает с кровати и начинает крутиться на одной ноге. Широкая пышная юбка раздувается разноцветным зонтиком с яркозеленой полосой.

— Ага, ага. Пусть привезут. Пусть целые села приедут. Вот где будет весело. А пока…

Пока Параска прыгает снова на кровать, берет обе мои руки в одну свою, а другой шлепает меня по щекам: не надо пить, молодым парням не следует пить. Лучше бы пойти погулять. Вон там, на краю села течет быстрая речка, а через речку мостик, хороший такой с перилами мостик. Вот бы где полежать, а не лежать тут пьяному.

У меня очень болела голова. Мне было все равно, что Параска делает и говорит. Я чувствовал только, как ласково греют ее пальцы мои уставшие веки. А когда глаза открываются, теплые пальцы снова ласково их закрывают.

В ТАЙГЕ — ХИЖИНА

Вчера я шел из Бабстово в Лазарево. От Бабстово до Лазарево сорок верст. Я заблудился, а шел дождь. Такой дождь, что я чуть не раскис. Об этом я расскажу когда-нибудь в другой раз. Об этом дожде должны все знать. Но мне было все равно.