Биро-Биджан - [21]

Вот поезд останавливается. Надо выйти, хоть станцию рассмотреть, какая она.

— Смотри!

— Смотри-ка, какая станция. «Бира». Вот где-то отсюда начинается Биро-Биджан. Ну, если такая Бира, то какая же может быть Тихонькая. То уже, наверно, настоящая станция Тихонькая.

… Да нет. Не может быть. Это наверняка не главная станция. Это, небось, так себе станцийка. Не может быть, чтобы это была главная станция Тихонькая. Смотри, вокзальчик такой, как зевок.

Матушка, куда это нас завезли. Ой, ой, Биро-Биджан с вокзалом. Этого уже никто не ожидал. Вот так врали по домам. Вот так щупали вслепую. Никто ничего не знал, а все только мололи языками, как будто сами своими глазами видели. А дождь какой? Будто нанялся. Льет и льет без остановки. Вы видели, как мокро? Эге, хорошо привезли! Куда же теперь деваться? Хоть садись и уезжай назад.

Давид предлагает не выходить из вагонов. Каждый пусть остается на своем месте. А он, Давид, пойдет к начальнику станции узнать, сколько времени тут стоит поезд. И попросить, если можно, совсем отцепить их вагоны.

— Нашли себе нового старосту. Кто это уполномочил Давида идти спрашивать? Нет, правда. Рефоел-каменщик кривит свое рыже-волосатое лицо и спрашивает: кто это выбрал Файнмана старостой? Кажется, для этого уже есть специальные товарищи, которые могут пойти, говорить, спрашивать что надо!

А Цодек снова пред-длагает, чтобы немедленно в-взяли вещи и п-пошли. Можно зайти к начальнику и потребовать, чтобы дал квартиры. Н-начальника т-такой станции н-нечего бояться. Цодек Штупер берет его на себя. Он ему так-таки только к-кивнет, то уже н-начальник даст.

— Ой, в пекло с этими вещами… Понаставляли мешков да корзин в дверях, голову сломаешь выходя. А тот с мешком, с лепешками, с яйцами сверху.

— А кто тебя заставляет лезть? Стой вот там. Стой вон там, на месте. Так нет же, лезет.

— Эй, люди добрые, кто же это утянул мою портянку?

— Ты отдай-ка мне свечку. Кто председатель коллектива — я? Ну так я имею полное право нести казенную свечку из Озета, а не ты.

— Ишь ты, книжки он мне дает нести. Вот консервы не даст нести. Подумаешь, барин какой! Нача-альство!

— Ну, так выходи из коллектива. В Озете сказали, что кто в коллективе, тот должен подчиняться. Знаешь ты или нет?

— На черта мне твой коллектив! Найду себе других десятерых мужиков и сделаю себе свой коллектив!

— Ша! Хватит вам ссориться. Файнман пришел с новостью.

— Ну?..

— Вот что: из вагонов никто не должен выходить. Вагоны тут отцепят. Так что, пока освободят бараки, надо сидеть в вагонах. Бараки пока занимают неевреи-переселенцы.

— Что там снова за команда такая? Не на то мы ехали, чтобы так мучиться. Уже двадцать восемь суток не вылезали из вагонов. Хватит! Дома говорили, что бараки для всех есть. Хоть в яму полезть, лишь бы не в вагонах. Пусть дают бараки — и точка.

… Цодек с Рефоелом тем временем не имели покоя. Цодек потянул за собой компанию переселенцев. Поставил их во дворе возле вокзала, а сам побежал к начальнику станции. Там он стоял перед начальником, придерживал его за рукав и заглядывал ему в глаза. Начальнику не удавалось никаким способом избавиться от Цодека. Цодек все забегал вперед и с заискивающей гримасой спрашивал: как же так — не дают бараков и выгоняют из вокзала? Как же так — нет другого класса? А третьего класса тоже нет? Что же это за вокзал?..

Цодек вышел от начальника весь мокрый, как выкупанная волосатая крыса, с глазами, налитыми кровью. Его широкий нос-бадья раздувался, как ребра у заморенной клячи. Он негодовал.

Перед компанией переселенцев, которая стояла возле вокзала, он, заикаясь, лепетал, что, мол, начальник станции «готовый петрюровец». Разве ж не видно? Не хочет евреев пустить даже в третий класс.

Потом Цодек побежал к баракам. — Чего эти «гои» (неевреи — примеч. авт.) сами в бараках? Дома им сказано, что бараки будут для всех. Почему же в них сидят одни «гои»? Если вот так дурят людей, пусть дадут литеры, чтобы можно было поехать назад домой, и точка! Дома они уже будут знать, что порассказать. О, Цодек покажет им, тем озетам, что такое Биро-Биджан.

Рефоел Муляр не кричал. Он покрутился немного в станционной конторе, потом придвинулся к начальнику, который что-то писал, оперся локтем на загородку и вздохнул. Когда начальник не обратил на это внимания, Рефоел потихоньку сказал, что сейчас, мол, везде царит ужасный бюрократизм. С широкими массами совсем не считаются. Таки никак не считаются. — Начальник все писал. Рефоел немного поморгал глазами и снова спросил:

— Скажите, прошу вас, большая у вас организация?

— Не знаю.

— Надо взяться за нее. — И вдруг припомнил — так вы нам ни одного класса на вокзале не можете дать?

— Товарищ, это меня совсем не касается. Тут есть ваш уполномоченный, обращайтесь к нему. Я вас пока оставляю в вагонах. Имейте только в виду, что один вагон вы мне освободите.

— Вот где настоящий бюрократизм? Даже встретить не вышел. Хорош уполномоченный, — пробурчал Рефоел сам себе и вышел.

Давид уже узнал, что уполномоченного тут нет. Морща загорелое обросшее лицо и размахивая одной рукой, он уговаривал, чтобы новоприбывшие разместились сегодня в двух вагонах, потому что третий надо освободить. А для тех, кто очень хочет выйти из вагона, можно взять в переселенческом пункте брезент и поставить палатку.