Биология и Буддизм. Почему гены против нашего счастья и как философия буддизма решает эту проблему - [5]

Говоря о происхождении нравственности, мы в качестве ее основы начинаем исследовать животный альтруизм, и для многих подобная постановка вопроса по-прежнему выглядит оскорбительной. «Нравственность не может быть животным качеством!» И далее следует вывод, что если нравственность абсолютно человеческое качество, значит, мы не животные. Следующий шаг в этом рассуждении будет сделать совсем легко: значит, животные и люди – две различные категории, и, возможно, человек не произошел от животных.

В борьбе с креационизмом зоология неопровержимо доказала, что человек – это животное, представитель высших обезьян. Это открытие вывело споры о природе человека на уровень цивилизационной битвы.

Человечество и неосознанно, и вполне сознательно сопротивляется эволюционной теории Дарвина, следствия которой распространяются на религию, экономику, политику, мораль… В данном случае борьба с устаревшими взглядами – это не абстрактный философский диспут, а преддверие ощутимых грандиозных изменений.

Запретить или объяснить?

В поисках ключа к загадке происхождения человеческой природы не следует ограничиваться изучением вида гомо сапиенс, ведь общественная жизнь – не прерогатива человечества. Ключ следует искать в эволюции общественной жизни во всем животном царстве[5].

Эдвард Уилсон

Новый подход незаметно меняет отношение человечества к устоявшимся понятиям. Будет справедливо для примера рассмотреть, как отразились свежие взгляды на «виновниках» баталии – животных.

Вопрос неоправданно жестокого отношения человека к остальным животным становится общественным трендом. При всем уважении к подобной тенденции запретительные законы о жестоком обращении с животными выглядят глянцевым лицемерием, пока существует культура избыточного потребления мяса и порожденные ею скотобойни.

Похоже, человечество, вместо того чтобы снять котелок с огня, старательно дует на кипяток, пытаясь его остудить. Борьба с жестокостью по отношению к животным, распространение информации о вреде избыточного мясоедения, помощь диким и бездомным животным – прекрасные инициативы, но они подобны капле воды в жаркой пустыне. Решение этой проблемы лежит не в законодательно-запретительной, не в природоохранной и даже не в культурной сфере. Оно глубже и сложнее. Как бы печально это ни звучало, вопрос о том, как избавить животных от страданий, самостоятельного ответа не имеет. При всем восхищении подвигами защитников животных проблема отношения к животным вторична и автоматически решается при нахождении ответа на более глобальный философский вопрос о сути человеческой природы. В последние десятилетия здесь наблюдаются тектонические сдвиги, ведущие к постепенному изменению массового сознания.

Например, существуют две разные группы со своими идеями. Первая – африканские охотники, которые убивают взрослых шимпанзе и бонобо ради мяса, а детенышей отлавливают ради весьма внушительных денег, которые можно получить, продавая малышей как домашних питомцев. Браконьерство наказуемо, но победить его невозможно – бедность и жадность заставляют людей рисковать.

Другая группа – ученые-биологи, утверждающие, что высшие обезьяны обладают интеллектом и полным набором человеческих эмоций. Распространение этой идеи без всяких антибраконьерских законов поможет сократить убийства шимпанзе. Если грань между человеком и обезьяной размывается, то у охоты на обезьяну появляется привкус убийства человека. А при всей массовости войн и насилия человеку каждый раз приходится искать самооправдания, чтобы преступить моральный барьер убийства себе подобного.

Еще один пример. Никому из нас не придет в голову съесть свою собаку, но мало кто откажется съесть соседскую свинью – существо не менее сложное. Живя с собакой, мы проникаемся ее обаянием, искренностью и разумностью. Мы ее очеловечиваем. Размываем эмоциональную границу между собой и собакой, однако жирно проводим ее между собой и свиньей. Такое очеловечивание, «подтягивание» одного животного в ущерб другому нелогично. Если поднимать собаку до уровня члена семьи кажется наивным, то почему опускание свиньи до уровня ветчины не вызывает отторжения? На каком основании мы приближаем к себе избранных животных и дистанцируемся от остальных, поднимая человека на недостижимый пьедестал?

Считая, что между человеком и животным есть принципиальная граница, мы убеждаем себя, что опускать животных до уровня пищи нормально. Однако вся эта логика рассыпается в прах, как только человек заводит питомца – например, мини-пига[6]. И вот уже невозможно представить своего любимца будущим украшением стола. Эмоции, возникающие у человека по отношению к питомцу, настоящие. Их можно вызвать даже фотографией любимого животного или разговором о его проблемах. Чувства к питомцам реальны, они ощутимо меняют жизнь. Значит, имеют под собой основу, настолько же реальную, как чувства к близким людям.

Единственный возможный ответ на это противоречие – уравнение было решено неверно. Человек справедливо решил, что глупо поднимать некоторых животных до своего уровня, но, может, он ошибся с тем, что оторвал себя от животного уровня и провел слишком жирную черту там, где ее нет вовсе? Получается, что человек помещает себя в логически и морально расколотую действительность, полную самооправданий, двойных стандартов и откровенного страха признать собственное двуличие.