Билет на бумажный кораблик - [38]

Мария стояла на коленях у стола, подняв лицо к освещенной лампой статуэтке Пречистой Девы. Я сразу поняла, что она молилась, и торопливо отступила назад. Сама я была неверующей, но дед воспитывал во мне уважение к чужой религии. Теперь молитвы я не слышала, но профиль Марии, ее отброшенные назад темные вьющиеся волосы, точеная линия темно-бронзового плеча, длинная, как у Нефертити, шея были мне хорошо видны. Это была совершенная, хоть и не привычная для русского глаза красота. «Родит же бог…» – позавидовала я, возвращаясь в прихожую. До сих пор я никогда не завидовала чужой красоте, но тут мне вдруг стало грустно. Не потому, что Мария была красивей меня – хоть это было и очевидно. А потому, что я вдруг почувствовала себя смертельно усталой, отяжелевшей, старой и потерявшей все на свете. У меня даже ни разу не было любви – если не считать той полудетской страсти к Ваньке, которая так бездарно закончилась. И мне казалось, что вот у этой красивой девочки-мулатки, которая так серьезно просит сейчас о чем-то свою Деву Марию, все будет хорошо. Гораздо лучше, чем у меня. Я вздохнула, вспомнив деда и Шкипера, погасила свет и ушла.

Утром я проснулась от истошного вопля в коридоре. Села торчком в постели, не понимая, что происходит, и напрочь забыв о том, что у меня теперь квартиранты. Впрочем, я быстро это вспомнила, влезла в домашнее платье и выбежала в коридор.

Кричала Мария, которая скакала в коридоре на одной ноге, пытаясь попасть второй в штанину джинсов, с зубной щеткой во рту и помадой в руках. Мимо меня по трассе «комната – ванная» стремительно, как военные истребители, носились Мануэл и Жозе – тоже полуодетые, взмыленные и с вытаращенными глазами. Я попыталась выяснить, что произошло. Через минуту оказалось, что ребята проспали на лекции. Я облегченно вздохнула, подивившись про себя: такой пустяк – а шума столько, словно в Бразилии военный переворот и их срочно отзывают на родину. Позже я немного привыкла к чрезмерной эмоциональности своих квартирантов, но не вздрагивать всякий раз от дикого вопля Марии «Моса!!!»[9] так и не научилась.

Наконец все оделись, обулись и вылетели из дома: я едва успела сунуть исчезающей за дверью Марии три больших антоновских яблока. Потом вышла на балкон и стала смотреть, как они несутся по улице, шокируя встречных старушек и граждан с собачками. Впереди аллюром породистого орловского рысака мчался Ману, за ним, держась за его огромную руку, летела – почти на бреющем полете – Мария, напоминающая со своей гривой развевающихся волос не то проспавшую Совет богов валькирию, не то комету Галлея. Жозе немного отставал, но лишь потому, что на ходу откусывал от яблока. Неожиданно он поднял голову, увидел меня, широко улыбнулся и помахал в ответ. И скрылся за поворотом. Я пожала плечами, вернулась в комнату и стала собираться: мне, по просьбе тети Ванды, надлежало ехать в Мытищи к ее племяннице, болеющей после тяжелых родов, и сделать там все, что в моих силах.

В Мытищах я управилась к вечеру. Мой зеленый шар снова помог мне, явился без долгих уговоров, и хотя явных результатов пока не было, я сама точно знала: еще два-три моих приезда, и все женские болезни Златы исчезнут. Уже во дворе огромного красно-кирпичного, как Кремль, цыганского дома женщины попытались всучить мне доллары, но я отбилась, оперируя давно изобретенной, но безотказно действующей фразой: «Если возьму – болезнь вернется». После этого от меня сразу же отвязались, но любезно предложили отвезти в Москву. Я уже около часа ехала в роскошной белой «Тойоте», когда в сумке заверещал мобильный телефон. Я достала его.

– Ты щас где?

Все ясно – Жиган. Его я обычно узнавала не по голосу, а по манере никогда не здороваться.

– А тебе чего? – в тон ответила я.

– Скоро будешь?

– Через полчаса.

– А, ну я подожду. У тебя тут во дворе такой цирк делается… – и отключился, паразит.

Я, занервничав, попросила водителя, симпатичного смуглого мальчишку лет восемнадцати, ехать побыстрее, он радостно заулыбался, и через четверть часа мы влетели в наш двор на Северной, как гонщики «Формулы-1». «Тойота» с визгом тормозов остановилась в подворотне, я выскочила, понеслась во двор и, не вписавшись в поворот, врезалась в плечо Жигана. Он стоял возле своего джипа, по-наполеоновски скрестив руки на груди; увидев меня, подбородком показал куда-то в глубь двора. Осмотревшись, я увидела гроздьями свисавших изо всех окон обитателей дома, всполошилась еще больше и побежала к спортивной площадке, на которой, кажется, все и происходило.

Зрелище, конечно, было ошеломляющим. Это сейчас уроки бразильской капоэйры преподают в любом элитном фитнес-центре, а тогда о ней в Москве слыхом никто не слыхивал. И поэтому мне пришлось прислониться к стене дома, когда я увидела, как прямо на меня колесом, мелькая коричневыми руками и босыми розовыми пятками, несется Ману. Он, казалось, вот-вот врежется в меня, я завопила, передо мной мелькнула ослепительная улыбка, Мануэл взвился в воздух в каком-то невероятном финте, приземлился на руки, подпрыгнул (на руках!) и колесом же отправился в другую сторону, навстречу Жозе, который двигался в странном, упругом танце на полусогнутых ногах. Встретившись, они схватились на минуту за руки и принялись не то танцевать, не то бороться: в воздухе мелькали руки и ноги, ребята совершали высоченные прыжки, ходили колесом, приземлялись то на одну ногу, то на одну руку – и все это под барабанный ритм и низкий гортанный голос, доносящийся из стоящего на земле магнитофона. Я ошалело разглядывала их, народ из окон тоже смотрел с изумлением, но уже начинал время от времени кричать что-то бодрое. А когда со ступенек подъезда кубарем слетела и приземлилась на руки Мария в широких белых штанах и футболке, с собранными в густейший хвост волосами, над двором взлетел радостный рев. Мануэл тут же подлетел к ней. Они пожали друг другу руки и принялись прыгать и махать ногами, ловко уклоняясь от ударов друг друга.