Билет на балкон - [5]

– Нет, я не строг. Я просто пытаюсь воспитать у них волю.

– Волю? Гм… Зачем?

– Человеку легко стать счастливым, – говорил Кутищев. – Надо лишь воспитать в себе волю. Тогда будет доступно все недоступное. А получать небольшими кусочками недоступное – это ведь и есть счастье. Правда?

– Гм… Вообще-то да. Но, старик… это страшная скука – воспитывать в себе волю… Так можно провоспитывать всю жизнь, а потом уже будет поздно. Вот, например, ты. Ты подавляешь в себе самые естественные человеческие желания. Тебе захотелось выпить вина – ты назло себе пьешь воду, даже без газировки. Захотелось посадить в такси хорошенькую девушку без очереди – ты стискиваешь зубы и сажаешь какое-то очередное мурло. И все из-за того, что ты воспитываешь волю. А ведь тебе страшно хочется и пить, вино и любезничать с девушками. Но ты принуждаешь себя. Конечно. У тебя же воля! Тебе ничего не стоит. Ты в этом видишь счастье. Но тогда получается парадокс, старик! Ты принуждаешь себя к счастью. А принуждение – это насилие! А насилие и счастье несовместимы. Это фанатизм, старик! Старик, ты старый, злобный, античеловеческий фанатик! Вот ты кто! Нет, жить, старик, надо так: отдал себя потоку жизни и пусть тащит, куда хочет, как бредень. Ты – бредень, старик. Ты должен радоваться случайной удаче. Да здравствует случай, прекрасный, многоликий случай! Это и есть счастье, старик! Не противься потоку жизни, не ставь ей поперек свою дурацкую волю, и ты обязательно поймаешь в бредень золотую рыбку. Что ты на это скажешь, старик?

В ответ на столь блестящую речь Кутищев лишь бормотал что-нибудь вроде:

– Конечно Но все-таки воля… ограничение желаний. Откровенно говоря, Игорь стыдился своей воли. Она казалась нелепой рядом с широкой, взрывной натурой Глорского. Он, например, стеснялся сказать другу, что на работу он не ездит, а бегает, потому что бег полезен. Сколько сил пришлось потратить, чтобы приучить организм в немолодом уже возрасте к семикилометровому кроссу, зато сейчас Игорь поджар, как юноша. Или запивать сто граммов водки почти целым чайником чая. Игорь вычитал, что можно приучить себя пьянеть от такого сочетания. И дешево, и сердито, и не вредно.

А рациональный рацион… Про рациональный рацион Кутищев узнал в книге «Пища – основа жизни и здоровья» и, наверно, первый применил на практике в семье. По всем правилам он высчитал калории, нужные каждому члену семьи в зависимости от возраста и рода деятельности. Бедная супруга Игоря (когда еще была жива) с ужасом рассматривала на кухне ежедневно появляющиеся меню, где мясо заменялось соей, жирные со сметаной блины – свекольными котлетами, пирожное – хлопьями «Геркулес». Сначала жена и дети бунтовали, даже пытались бегать тайком в столовую, но потом смирились, так как уже к тому времени овладели зачатками науки о воле, и даже стали находить такую жизнь не лишенной прелести.

– Ограничение желаний! – возмущался Глорский. – Находить удовольствие в том, что ты противишься удовольствию! Что за издевательство! Что за противоестественный бред Надо искать удовольствия, старик, а не бежать от них. «Через тернии к блаженству» – сказано в библии или еще где-то.

– И все-таки… Умерщвление плоти.

– Умерщвление плоти! – ахал Борис. – Он договорился до умерщвления плоти! Да плоть… Плоть нам и дана для удовольствия! Спроси любое животное, старик! Спроси… хотя бы свою курицу. Спроси, старик, приятно ли ей сидеть в пыли, бежать под дождем или ощущать сильное грузное тело петуха. Спроси старик, не стесняйся! Я послушаю, что она тебе скажет. Она тебе ответит, старик, что для этого родилась на свет А ты думаешь, далеко ушел от курицы? Не очень-то гордись, старик, что она всего лишь курица, а ты диспетчер таксомоторного парка. Она хорошая мать…

– И все-таки, – говорил Кутищев.

– Хорошо, ты – кретин, всем ясно, – перебивал его Глорский, – ты старый, злобный, античеловеческий кретин. Это всем ясно. Но зачем ты мучаешь детей? Почему ты им не даешь вволю накупаться, набегаться, наконец, побезобразничать? А? Отвечай!

– Ограничение желаний…

– Умерщвленная ты плоть! Вот ты кто! Так я тебя и буду звать. Старая, злобная, умерщвленная плоть! Ты все делаешь наоборот. У тебя все не как у людей. Зачем ты сидишь в этой дурацкой таксистской будке? Сидит, чудак, в будке и строчит рассказы. Наплюй ты на рассказы, зашибай деньгу и познавай жизнь. Рассказы от тебя никуда не уйдут, а жизнь уйти может. Садись, старик, за баранку и крути на все четыре колеса, гей по выходным, волочись за женщинами. Ах, старик, как это интересно – волочиться за женщинами! А он, старый, злобный, античеловеческий нытик, сидит, как баба-яга в своей избушке, и строчит рассказы. Да что это за рассказы без вина и женщин!

В общем, подобным образом они проводили всю ночь, а утром Глорский улетал.

– Все-таки ты интересный тип! – говорил Борис на прощание. – Цельный какой-то! Непуганый! Ну-ну, не обижайся.

Их тянуло друг к другу. Они решили как-нибудь провести лето вместе. Пойти пешком с «палочкой», как Горький.

Переговоры велись на протяжении нескольких лет. И вот наконец они списались, Игорь с большим трудом выхлопотал себе отпуск в самый лучший для похода месяц – июль, отвязался от своей большой семьи, родственников, которые приезжали к нему во время отпуска целой ордой (он жил почти на самом Крымском побережье) и прилетел к другу в Рябовск. Дальше они должны лететь были до Краснодара…