Бич Божий - [3]

       «Подарок» пришлось принять. «Небывалую щедрость» отклонить. С «договорной» ценой согласиться без обсуждений, как и с приглашением на банкет по случаю «удачного» приобретения. Хотя на торгах «Christie's», «Bonham’s» или «Sotheby's», мою щедрость вряд ли оценили бы по достоинству.

      Потому-то мы и праздновали победу искусства над «презренным металлом». Ресторан оказался не из дешевых. Угощения оплачивал покупатель.

      «Шедевр» укрепили на мольберте. И посетители заведения могли лицезреть творение, лишь пересев за наш стол и приняв посильное участия в пиршестве.

       Разнообразие блюд и напитков росло так же неуклонно, как  исчезал  аппетит у любопытных зрителей. Кто же не поперхнется куском при виде хама, нагло уставившегося на присутствующих с холста?  

        Радикальные средства, вроде водки, только усиливали ощущения поднадзорности. Глаза-буравчики выворачивали наизнанку душу. Их холодное свечения, казалось, проникало сквозь толстые портьеры, спинки стульев, за коими укрывалась слабонервная публика.

        Попытки набросить на картину скатерть привела к единственно возможному результату…  Нашелся любопытный, рискнувший нырнуть под плотную материю. Парализованного страхом «ценителя прекрасного» едва откачали, но излечить от заикания так и не смогли.

         Мое лицо мало походило на физиономию негодяя, готового за три копейки, разнести все и вся вокруг. Но кто бы усомнился в Сашкиных способностях проникать в тайны человеческого сознания?

      Сдать на хранение «призыв» к насилию не удалось. Бросить на улице и нарушить спокойствие города, граничило с преступлением. Оставалось незаметно от соседей проскользнуть в комнатушку, пышно именуемую кабинетом.

      Уже многие годы здесь не появлялись посетители. Грустные воспоминания и пустые ожидания, наполнили его пылью тщетных надежд и жаждой бессильной мести.

    И вот нас двое. Есть с кем поделиться несбыточными планами, получив в ответ все ту же гнусную улыбку.

    Общение с портретом – признак надвигающегося безумия. Хотя его покупка и водворение на стену, уже граничили с неутешительным диагнозом.

 «Откровения», порожденные Сашкиной кистью, не отличались «примерным поведением» и лишь убеждали в неотвратимости помутнения разума.     Наглые глазки весело подмигивали, стоило лишь пересечься нашим взглядам. Лоснящиеся губы посылали воздушные поцелуи. Я отчетливо слышал противное причмокивание, видел шевеление век, ресниц, движение бровей.

      Освещение добавляло колорит странным отношениям. Утром размалеванный паяц изображал разочарованного мыслителя, шаря пустым взором по стенам. Днем его лицо выражало презрение царственной особы. В вечерних сумерках пляшущий огонь свечей выхватывал гримасы злобного Арлекина.

       Бесовщина, наваждение? Какая разница! Страх одиночества и беспомощности одолевал сильнее, нежели домыслы и подозрения. Потому-то, проникнуть в тайну, казалось куда более забавным, нежели поддаться испугу.

       Знаки внимания новый жилец воспринял благосклонно. На приветствия ответил отданием чести. Приглашение к совместной трапезе отклонил небрежным жестом. Призраки не едят, но… как выяснилось, пьют. А после возлияний, обретают способность изъяснятся вслух и, даже, напевать.

       Теперь каждый вечер завершался гимнами, ариями и прочими упражнениями голосовых связок, наводившими страх на соседей. Исполнение старинной баллады положило конец их терпению. Но, взломав дверь и ворвавшись в кабинете, они потеряли способность возмущаться.

       Импровизированная плаха, установленная посреди комнаты, палач с топором в костюме Пьеро, и урод на холсте, тонким дискантом молящий о пощаде, обратили в бегство всех недовольных. Крики и проклятия более не раздавались под окнами. Квартал опустел.

      Увы, после долгих репетиций нам потребовался зритель. И мы вышли на улицы. Прохожие не догадывались об обрушившемся на них «счастье».

       Чудаковатый тип с картиной, обернутой в плотную ткань, выглядел вполне безобидно, пока… не сдергивал с нее покрывало. Обнажая перед любопытными, свое неприглядное, второе «Я».

       Сходства оригинала с портретом, после долгого общения, заметно прибавилось. Репертуар отметал сомнения в родстве душ и приводил в отчаяние слушателей. Романс о «Безноженьке» вызывал дружное рыдание толпы.

        Печальная история, доложу Вам. Даже бродячие животные знали ее, а потому, окружая нас плотным кольцом, подпевали, как могли:  

 «Ночью на кладбище строгое,

 Чуть только месяц взойдёт,

 Крошка-малютка безногая

 Пыльной дорогой ползёт».

     Бутылки с терпким вином, пущенные по кругу, лишало людей воли и жадности. Они безропотно кидали деньги в подставленную шляпу, пытаясь  вспомнить и подсказать слова, выпадающие из неверной памяти исполнителей:

 «Днём по канавам валяется,

 Что-то тихонько скулит,

 Ночью в траву забирается,

 Между могилками спит».

     Уже никого не удивляли изображенный на холсте клоун, разевающий рот, и его слегка выбритый прототип, развалившийся рядом на скамейке. Хмельной напиток пробуждал искреннюю жалость к крошке-малютке. Слезы душили песню, рвавшую на куски душу…