Библия в СМСках - [34]

Велимир Фомин, он же просто Фомин или просто дядя Веля взялся их сопровождать «в один конец». Он частенько мотался в Москву в одно-, двух-, а то и трехдневные командировки, с ним за компанию бабушке было спокойнее. Если б Фомин сопровождал Веру и Стаса в оба конца, то Салима бы с собой не взяли. Но у Фомина в Москве были свои дела, поэтому тут уж не до экономии: оставаться вдвоем с ненормальным Стасом в чужом городе баба Вера боялась, хотя ни за что бы не призналась в этом вслух.

Билеты на автобус Фомин взял загодя, в Воронеже. Прямого рейса Елец – Москва не было, а садиться вчетвером на проходящий было опасно – мест могло не хватить.

До большого автобуса ехали на маленьком автобусе.

Потом долго ждали большого на площадке перед одноэтажным воспоминанием красного кирпича о советском времени.

А потом он, большой, новенький, наконец, приехал. И притомившиеся пассажиры из полуобрушенного красного прошлого попали в почти способное двигаться буржуйское настоящее, разместились с небольшим скандалом (одно из забронированных мест оказалось занятым) и поехали в неясное будущее, распихав по багажным полкам сумки, пакеты и зонт, который почему-то никуда не влез. Бабушка и Фомин приземлились позади, дети – впереди. Стас, разумеется, у окна. К плоскому экрану телевизора, по которому в прямом эфире передавался бесконечный документальный фильм под названием «Дорога», он мгновенно и прилип, позабыв обо всем на свете, даже о чевяках. А Салим прилип к другому экрану, расположенному под потолком за сидением водителя, и стал смотреть с остальными пассажирами какой-то дурацкий исторический фильм. На пятой минуте просмотра на экране появились летающие вампиры, Салим понял, что фильм не исторический, и мгновенно втянулся. Бабушка с Фоминым тоже поняли, что фильм не исторический, и мгновенно вытянулись, только по-разному: у бабушки вытянулось только лицо, разочарованно и необратимо, а Фомин вытянулся всем телом в кресле и приготовился провалиться в здоровый сон. И то сказать, этому было самое время: ехали они в ночь, собираясь успеть к открытию метро, чтобы попасть в клинику в первых рядах. А ночь – для того и ночь, чтобы спать.

Фильм на маленьком экране вскоре окончился полным и безоговорочным поражением вампиров, из чего все заключили, что продолжения действа в виде следующей серии не будет. Автобус продолжил приближаться к столице в тишине. Фомин захрапел сразу. Салим отключился минут через десять. Баба Вера проваливалась в сон отдельными клоками сознания, как кошка. Сумку с деньгами и документами она предусмотрительно надела на шею, сунула под плащ и сверху придерживала переплетенными на животе руками, и мысль о том, что пальцы во сне могут расплестись и оставить сумку на радость воришкам, полноценно заснуть не давала. Однако баба Вера честно сидела, смежив веки и призывая альфа-ритмы, о существовании которых и не подозревала. Во всем автобусе совсем не спали только два Стаса, один из которых был водителем.

Чевяк тоже не спал. Он хрумкал кишки. Стасик сидел ни жив ни мертв в позе бабушки Веры – то есть крепко скрестив-и-прижимая руки к животу, в котором уже, наверное, и половины кишок не осталось. Ему было плохо. За окном слева плыла черная темнота, изредка взрываемая хищными зрачками вжикающих навстречу машин. Перед окном – справа и везде вокруг – висела темнота синяя, от дежурного освещения вдоль пола по проходу между креслами. Синяя темнота была страшная, потому что в ней плавал спящий старший брат, не похожий на брата, такой тоже синий, с черным приоткрытым ртом. Но черная темнота была еще страшнее, потому что ее было хоть и с одной только стороны, но гораздо больше, ее было – весь мир. И самая страшная темнота была красная, в животе. Стас отлично помнил картинку из детской энциклопедии – память на такие штуки у него была почти фотографическая – там кишки были красные, на фоне темного круга. Стас представлял себе, как зловредный чевяк сидит в его красной темноте и жрет ее, и толстеет… Надо выгнать его, пока он не растолстел окончательно.

Все последние недели Стас надеялся, что если не давать чевяку новую пищу, он оголодает и сам вылезет. А как вылезет – тут его Стас и зарубит насмерть. Как Кощея. Но из этой затеи ничего не вышло. Видимо, чевяк ел кишки и потому был не голодный. Стас тоже был не голодный, хотя почти ничего не ел, а только пил. Сейчас ему вновь хотелось пить, но брат спал и был страшный, синий, с черным ртом. Его же не разбудишь, такого. А бабушка была где-то сзади, тоже синяя. Оборачиваться к синей бабушке было даже страшнее, чем будить синего брата. Стас случайно коснулся пальцем стекла и обнаружил, что оно мокрое. Он исподтишка лизнул палец и покосился на брата. Стаса всегда ругали, если он сосал палец. Но сейчас брат спал. Стас еще раз тихонько провел пальцем по запотевшему стеклу и увереннее слизал с него капельку воды. И опять посмотрел на брата. Брат спал и не собирался просыпаться. Тогда Стас осмелел и стал собирать воду со стекла языком. И собрал всю, сколько смог.

Потом он уснул и тоже стал синим, как все, до самого рассвета.