Библия и мировая культура - [6]

. При этом библейские авторы (особенно пророки и апокалиптики) видят в истории не только восходящее, но и нисходящее, деградирующее движение. Поэтому библейское время сложно, многослойно, многоассоциативно. Так, сопоставляя художественные особенности гомеровского эпоса и Библии (на примере эпизода с жертвоприношением Авраама в Книге Бытия; см. Быт 22), Э. Ауэрбах отмечает, что именно у библейских героев «больше глубины во времени, в судьбах и в сознании; хотя их обычно до конца занимает то или иное происходящее событие, но они никогда не предаются ему без остатка, так, чтобы забыть о том, что было с ними прежде и в других местах; их мысли и чувства многослойнее, запутаннее, переплетеннее…»[14]. Исследователь подчеркивает, что «еврейским писателям удалось показать единовременно существующие слои сознания, накладывающиеся один на другой, и выразить разгорающийся между ними конфликт», что основные герои Еврейской Библии «намного богаче внутренним развитием», «более нагружены историей своей жизни», «яснее очерчены как индивидуальности, чем гомеровские герои…»[15].

Таким образом, греческие культура и литература основаны на созерцании мира как статичной структуры, покоящейся в пространстве, еврейские — на осмыслении потока времени, мировой истории и вплетенной в нее собственной судьбы, подчиненной замыслу и воле Господа. Отсюда — преимущественная пластичность эллинской культуры и динамичность (нацеленность на передачу динамики духа) культуры древнееврейской. Если для эллинского искусства, в том числе и литературы, крайне важно понятие формы, то в Еврейской Библии, как отмечает немецкий исследователь Т. Боман, отсутствует термин, который соответствовал бы понятию «форма»[16]. Библейских авторов прежде всего волнует сущность предмета или явления, их смысл, а не пластическая форма. И если для Гомера (а вслед за ним — и для всей греческой литературы) характерен такой прием, как экфрасис — объективированное пластическое описание предмета, явления, человека, то в Библии, по замечанию В.В. Бычкова, «внешний вид неподвижных предметов как бы расчленяется во времени, наполняется динамикой и движением процесса их изготовления… (Автор говорит об описании, казалось бы, самых «статичных» предметов, составляющих убранство Скинии Завета в Книге Исхода. — Г.С.) Здесь не дается описание самого предмета, как находящегося перед взором писателя, но образ его постепенно возникает (специально строится) в воображении читателя»[17]. Исследователь подчеркивает, что «это специфическая черта библейского художественного мышления вообще»[18]. Подобный подход, безусловно, касается и образов людей в Библии, ведь, согласно наблюдению Э. Ауэрбаха, «Бог не только создал и избрал их, но и неотступно пересоздает их, Он гнетет их, подчиняя Своей воле, и, не разрушая самого существа, извлекает из них такие формы, каких ничем не предвещала их юность»[19]. Подобный подход объясняет также, почему древнееврейская культура уделяла внимание в первую очередь не архитектуре, скульптуре, живописи, но таким видам искусства, как поэзия, музыка, пение. В.В. Бычков справедливо замечает: «Пением и музыкой славил древний еврей Господа. Греки сооружали своим богам храмы и статуи»[20]. Более того, сама греческая поэзия (эпическая в особенности) была «скульптурной», пластичной, живописной, в то время как древнееврейская пыталась передать прежде всего движение духа — Божь его и человечьего.

Наряду с классическими произведениями античной литературы Библия стала для европейской культурной и литературной традиции тем текстом, через призму которого можно исследовать своеобразие той или иной эпохи, глубже видеть ее интенции, силовые линии, новаторские поиски — и именно тогда еще яснее, когда они преломляются через великую устоявшуюся традицию. Для ряда эпох европейской культуры, как замечает С.С. Аверинцев, «библейская поэзия стала коррективом и дополнением к античному идеалу красоты и уравновешенной меры»[21]. Уточним, что это в первую очередь касается кризисных, так называемых переходных и переломных эпох в европейской культуре, наиболее остро ощущающих разрыв с традицией, — таких, как эпоха XVII в. (и прежде всего искусство и литература барокко), эпоха романтизма, эпоха декаданса и модернизма. В этом смысле само обращение к библейскому тексту и то или иное обращение с ним являются достаточно наглядным показателем художественной устремленности той или иной эпохи. Библейская эстетика, покоящаяся в первую очередь на категории возвышенного и позволяющая максимально приблизиться к выражению невыразимого, создать ощущение присутствия трансцендентного, в наибольшей степени заявляет о себе в так называемые переходные, переломные, «проклятые» времена — времена шатаний и потрясений, ломки старого и рождения в муках нового, во времена обострения социальных противоречий и катастрофичности сознания, пытающегося пробиться к Первосущности через хаос и суету.

Можно утверждать, что Библия стала одним из важнейших прецедентных текстов для европейской культуры, своего рода смыслопорождающим текстом — метатекстом, «на полях» которого, в диалоге с которым рождаются новые тексты. Но еще более значимо то, что Библия стала вечным спутником и духовным собеседником миллионов людей — глубоко верующих и сомневающихся, агностиков, скептиков, просто ищущих, мыслящих, взыскующих смысла. Так, например, великий немецкий писатель И.В. Гёте неоднократно повторял, что Библия явилась одной из важнейших книг, сформировавших его духовный облик, что он вложил в нее слишком много души, чтобы когда-либо суметь обходиться без нее. В «Поэзии и правде» он писал о том, что именно «Библия, превышавшая богатством содержания любую другую книгу, давала обильнейший материал для раздумий и множество поводов для суждений о делах человеческих…»