Библиотека плавательного бассейна - [73]

— Признаться, я очень удивился, когда увидел тебя здесь. Мне и в голову не приходило, что это твоя фамилия. Раньше я почему-то считал, что ты… Хокинз, — добавил я, посмеиваясь над собственной глупостью.

Билл с серьезным видом посмотрел на меня.

— Я могу это объяснить, — сказал он тоном человека, который только что выдумал алиби и собирается проверить свою выдумку на недоверчивом инспекторе уголовного розыска. Но делать этого не стал. — И когда-нибудь объясню. Однако ты совершенно прав. В Коринфском клубе я Хокинз, а здесь, среди ребят — Шиллибир. Они в шутку прозвали меня Шилли-Билли. Любя, конечно.

— Да ты просто темная личность, — кокетливо сказал я, и он выслушал это с довольным видом. — Но расскажи мне о Кубке Нантвича.

— Нантвича? Ну, его светлость учредил этот кубок в пятьдесят пятом году. Он много сделал для клуба — заплатил, например, за те новые раздевалки. Раньше он часто приезжал сам, но теперь мы его здесь почти не видим.

— Значит, ты уже давно сюда ходишь.

— Лет тридцать, наверно. — Билл поднял свою кружку, потом поставил ее на место. — Знал бы ты, что тут натворил Гитлер! Раньше здесь была местная конгрегационалистская церковь, но она пострадала от пожара во время бомбежки. А от старого здания клуба остались одни развалины, но, по слухам, там все равно было слишком тесно. Тогда его светлость и говорит: если вы найдете другое здание и сделаете реконструкцию, я это дело финансирую. Когда я начал работать здесь тренером, всё это, конечно, уже было сделано.

— Но раздевалок, наверно, еще не было.

— Ты прав. Было только отхожее место на заднем дворе. Спортивную форму ребята обычно надевали дома. Иначе им приходилось переодеваться прямо в спортзале.

— По-моему, он всегда увлекался боксом, — сказал я.

— Лорд Нантвич? Да, бокс он любит. Кажется, когда-то он и сам был неплохим боксером. Думаю, поэтому он и заинтересовался клубами мальчиков — ведь главным занятием в клубах всегда был бокс. Этот вид спорта объединяет их, да и мальчишки, само собой, уважают боксеров. Некоторые ребята проводят в клубе весь день. Занятия спортом придают смысл их жизни. По крайней мере, никто из них не слоняется без дела по улицам. Кстати, а ты чем занимаешься, Уилл, если не секрет?

Мы общались уже несколько лет, никогда не задавая подобных вопросов.

— Да ничем, к сожалению. — Я пытался не ударить лицом в грязь. — Во всяком случае — пока. Сейчас я собираюсь писать о лорде Нантвиче.

Билл недоуменно посмотрел на меня:

— В каком смысле?

— О его жизни. Он попросил меня написать его биографию.

— Ах вот оно что… — Обдумав мои слова, он снова бросил взгляд на нетронутое пиво. — Выходит, ты будешь кем-то вроде «негра» — кажется, это так называется?

Об этом я и не подумал.

— Нет, вряд ли. На обложке будет стоять мое имя. По-моему, он не рассчитывает дожить до выхода книжки. Вот я и пытаюсь всё о нем разузнать.

Билл все еще выглядел встревоженным.

— Лорд Нантвич — замечательный человек, — сказал он. — Помимо всего прочего, ты узнаешь и это.

— Видишь ли, до сегодняшнего дня я и понятия не имел, что ты с ним знаком.

— А я понятия не имел, что с ним знаком ты — до вчерашнего дня.

Билл не улыбнулся, и у меня возникло предчувствие некоего недоразумения, а то и страшного приступа ревности, как у злобного собственника Льюиса.

— Знакомых у него видимо-невидимо. — сказал он более снисходительным тоном. — А как тебе удалось свести с ним знакомство?

Казалось, поведать всю правду — значит совершить предательство, поэтому я просто сказал, что познакомился с ним в «Корри».

— Нынче он нечасто там бывает, — сказал Билл, словно намекая на то, что в таком случае мне крупно повезло.

— Да, это произошло по счастливой случайности. Дело в том, Билл, что мне нужна твоя помощь… всё, что ты о нем знаешь. Разумеется, за это я выражу признательность в книжке. — Казалось, эти слова рассеяли его сомнения. — Не исключено, что ты станешь главным свидетелем.

— Ты говоришь так, будто речь идет о каком-то судебном процессе, — сказал Билл.

Я поднял свою кружку пива и вопросительно посмотрел на него.

— Ты хочешь, чтобы я обо всем рассказал сейчас? — спросил он, наверняка так же смутно, как и я, представляя себе работу биографа.

— Нет, не сейчас, — сказал я с улыбкой. — Но хорошо бы встретиться как можно скорее. Ты так и не притронулся к пиву.

— Прости, Уилл. Я бы, пожалуй, не отказался, но, учитывая мое сегодняшнее настроение, это наверняка к добру не приведет. Честно говоря, если я снова начинаю пить, это никогда к добру не приводит. Так или иначе, я всякий раз попадаю в беду.

При взгляде на его неуклюжую мускулистую фигуру мне стало интересно, нет ли у него тайной склонности к насилию. Возможно, ему было нелегко научиться самоограничению, и именно оно является ключом к пониманию двойной жизни, все трудности которой уже позади.

По тускло освещенным, продуваемым ветром улицам мы вместе дошли до метро и по Центральной линии поехали в сторону центра. В шуме — а вернее сказать, под шум — поезда, в полупустом вагоне, Билл поделился со мной кое-какими секретами. Правда, к нему самому они отношения не имели: речь шла о тайнах и переломных моментах в жизни других людей. Он сочувственно поведал мне о том, что мать юного Аластера умерла от лейкемии и теперь отец всячески старается заботиться о сыне как следует. Рассказал, что Рой, парень из «Корри», упал с мотоцикла и разорвал сухожилие в коленке. Выяснилось кое-что новое и о Кубке Нантвича: Чарльз учредил его в память о погибшем друге, однако Билл отказался вдаваться в подробности, а когда я спросил, как он-то познакомился с Чарльзом, вдруг заважничал и притворился непонятливым — как будто к разговору на столь щекотливую личную тему требовался гораздо более серьезный подход. Неужели раньше между ними что-то было? Для ответа на этот вопрос нужно представить себе этих двоих двадцать или тридцать лет назад — до моего рождения, когда Чарльзу было столько же, сколько Биллу сейчас, а Биллу — столько же, сколько Филу. Тогда Билл думал о будущем и словно про запас наращивал мускулы — как гарантию своего положения в обществе. И вот это будущее настало, а он по-прежнему запасает и консервирует мускулатуру. Он сидел напротив: массивный торс, мощные плечи, широкий клин черных волос под расстегнутой рубашкой, тяжелые бедра, раздвинутые на разрезанной и зашитой обивке скамьи. Я знал, что никогда не смогу ни полюбить, ни захотеть его тело, но эти доспехи никчемной мужественности были большим достижением.