Библиотека Дон Кихота - [49]

Это был самый настоящий рок-н-ролл, воплощенный в металле, покрытом стильным темно-вишневым лаком да еще увенчанный белой крышей.

Стильно, сексуально, агрессивно, молодо! Страницами, вырванными из журнала «Америка», в 70-е обклеивали стены студенческих общежитий, и на этих фотографиях обязательно красовались агрессивные металлические формы: живые, яркие, необычайно музыкальные, зовущие к свободе, счастью, бессмертию.

С таким звериным оскалом, навечно отлитом в хроме, только и оставалось, что жадно пожирать пространство, мысленно вдавливая педаль газа в пол и с бешеной скоростью в 200 км/час, заодно всасывая в себя быстро текущее время, воздушным потоком несущееся тебе навстречу.

Перед Вороновым в турецкой ночи предстала самая настоящая машина, машина времени, которой, казалось, было все нипочем.

Воронов вдруг вспомнил о своем друге, о папаше Шульце, который уже успел отправиться на свалку ржавого металлолома, в отличие от этого «бьюика». Вспомнил о том, что стал за эти тридцать лет полным сиротой и теперь на свете не осталось никого, кто знал бы его, Воронова, младенцем, едва появившимся на этом свете. С разницей ровно в 20 лет он видел агонии матери и отца. Он сидел сначала у тела покойной матери, умершей в общей палате переполненной до отказа советской больницы. Только перед самой смертью палату все-таки решили освободить. В момент агонии мать выгнала его из комнаты, где ей предстояло встретиться со смертью, но ему все-таки удалось показать ей фотографию сына, которому к тому моменту не исполнилось и года. Агония на доли секунды отступила, и мать улыбнулась. А затем вновь страдания, мать выгнала его, и он закрыл за собой тяжелую дверь. Вернулся лишь тогда, когда все кончилось. Вот тогда-то он и увидел ее, матери, искореженное болью тело. Потом он заметил, что с руки у покойницы успели снять дешевые часики фирмы «Чайка». Кто успел заглянуть сюда, в палату скорби, раньше сына, так и осталось загадкой. Может быть рядовой воришка, какая-нибудь тетя Глаша-уборщица, а, может, и сам Харон решил заранее побеспокоиться о плате за перевоз. Воронов не стал вдаваться в подробности. Ну их — часы «Чайка». Пусть лодочник по ним теперь опоздавших корит, грозно на циферблат корявым пальцем показывая, мол, не задёрживай, не задёрживай давай — вон толпа какая выстроилась…

А потом, через 20 лет, он так же сидел в маленькой однокомнатной квартире рядом с трупом отца. И тело отца точно так же искорежила боль и страдание. Приехали сразу две труповозки и устроили прямо в коридоре чуть ли не драку: каждый смотрел на вновь представившегося как на статью дохода: сколько отвез за день — столько и заработал: поголовная коммерсализация смерти, что-то вроде маршрутного такси на тот свет. 20 лет назад это была бабка со шваброй, которая не побрезговала дешевыми часиками, а сейчас счет шел на кругленькую сумму. Воронов вспомнил, что в каком-то уездном городке конкурирующие труповозки устраивали даже друг другу аварии на шоссе, отбивая, таким образом, конкурентов и попутно опрокидывая мертвых прямо в придорожную грязь.

Но тогда в квартирке, где отец и встретил смерть, каждый из подручных Харона упрекал другого в том, что он самозванец, а не настоящий перевозчик из морга. Наконец истину восстановили, победители, не стесняясь присутствия сына и четвертой по счету жены покойного, упаковали отца в простыню и так, в простыне, стали проносить через узкий проход в коридоре, пару раз ударив мертвого об угол и дверной косяк. Воронов скорчился от боли, словно это его шарахнули головой о стену. Он смотрел на все, как на театр абсурда, будто одеревенев слегка. Подумал, что душа покойного где-то здесь, рядом, молчаливо наблюдает за тем, что творят с телом эти клоуны, в котором она, душа, квартировала последние семьдесят лет с хвостиком. Эти клоуны, наверное, и показывали сейчас наглядно Воронову, как душа, с какими мучениями еще несколько часов назад съезжала с опустевшей квартиры, ударяясь о печень, о сердце, о мозг, путаясь в кишках и внутренностях, пытаясь из последних сил взлететь к самому потолку в виде невидимого детского шарика, закаченного газом гелием и обрести наконец свободу.

Отец развелся с матерью, когда Воронову было лет 10, не более. Все эти годы родители виделись крайне редко и стали совсем чужими. Но в их предсмертных агониях проявилось нечто неуловимо общее, нечто такое, что их все-таки когда-то очень сблизило. С разницей в 20 лет каждый из родителей на смертном ложе «станцевал» с посланным к нему лично ангелом смерти, свой танец, танец одиночества и тоски, танец боли и страдания, станцевал свой рок-н-ролл, как и положено стиляге далеких 50-х.

Воронов понимал, что смотреть сразу после смерти на тела своих родителей грешно, но ничего не мог с собой поделать. Он бы и не смотрел, он бы попытался даже избежать этого опыта, но у судьбы, наверное, были на этот счет свои планы.

Сразу после смерти матери Воронов словно впал в детство. Здоровый, образованный, остепененный даже, 30-ти летний мужик вдруг принялся собирать коллекции машинок. Тогда, в 80-е, это был страшный дефицит. Воронов тратил последние деньги, встречался с коллекционерами, пропадал подолгу вне дома, терпел косые взгляды жены и тещи, но ему очень хотелось собрать как можно более полную коллекцию автомобилей 50-х годов и почему-то в основном американских.