Библиотека Дон Кихота - [29]

— А то. За это мы с ней и матерились.

— Хорошо вас там русскому языку учили.

— Не жалуюсь. А сейчас в школе вообще русского не стало и литературы тоже.

— Что? Неужели померла валькирия?

— Не… На пенсию отправили.

— За что? Она бы еще лет сто кого шлепала. Шлепала — и материлась.

— Да она на педсовете по ошибке директрису линейкой саданула.

— Досадно. Такой кадр из строя выбило. А все склероз проклятый: забыла, видать, где находится.

— И не говорите. Душевная все-таки старуха была. Обложишь ее матом, а она тебе в ответ улыбнется и такое выдаст, что стоишь, рот разинув.

— Старое поколение, чего возьмешь. Сидела, наверное, еще при Сталине.

— Не — говорили, в молодости зэков охраняла, а уж потом учителкой заделалась. Короче — жизнь знала не понаслышке и не по книжкам этим.

— Похвально. Книжки в основном врут. Кончится тем, что я тоже полюблю твою учительницу. Но небольшой пробел в твоем образовании все-таки имеется. Так вот, Данко, я тебя просвещу немного… А что это ты сразу пальцы поджал?

— Да так — машинально.

— Нет, дорогой, линейкой здесь не обойтись. И потом, если ты меня обматеришь, то я тебя в один миг на улицу выгоню. Про невинные старушечьи забавы забудь: оттяпать придется целую кисть.

— Да что ж это за напасть такая! Вот она культура! Вот она, собака, чего с человеком делает.

— Не знаю, как насчет культуры, с ней никогда дела не имел и иметь не буду, а вот насчет попсы, ради нее, родимой, действительно, кое-чем пожертвовать придется. Ручку правую отсечь все-таки надо. Это рынок, милый, а у него свои законы, причем очень суровые.

— О, Господи! Что ж мне делать-то?!

— Да не причитай ты так. Нормальные-то люди уже давно за кулисами целую медицинскую бригаду держат. Рубанул. Народ — ах! А медики тут как тут — и твоя кисть уже в специальном контейнере со льдом. Заранее забронировано и оплачено место в больнице. Команда лучших хирургов уже наготове. Скорая у ворот. Гаишники зеленый коридор дают, чтобы упаси Бог в пробках не застрять. Все по высшему разряду. Денег, конечно, стоит немереных. Но имидж, имидж каков! И перед другими не стыдно. Я плохого не посоветую.

— О, Господи! Господи! Господи! — продолжал причитать Данко, раскачиваясь взад-вперед, как татарин во время намаза. При этом он бережно прижимал правую руку к животу, словно баюкал младенца.

— Пойми, малыш, — нежно увещевал Айзенштуцер, — без заранее обставленного членовредительства публика на тебя не пойдет. Это как пить дать.

— Хорошо той слепенькой. Она от рождения такая. Ничего выкалывать и рубить не надо.

— Не всем так везет, не всем.

— Ух, горе мне, горе! — не унимался претендент на народную любовь.

— В утешение скажу лишь, что для поднятия рейтинга, даже сам Президент собирался себе что-нибудь оттяпать. Прямо во время заседания Госсовета.

Наступила тяжелая пауза, во время которой Данко продолжал молча баюкать свою правую руку.

Тишину нарушил телефонный звонок. Веселая трель мобильника вылилась в популярную тему из «Времен года» Вивальди: Январь. Люди бегут и топают ногами.

— Да! — откликнулся недовольный Айзенштуцер.

— Ну, как? Уговорил? — заговорщически зашептал в трубке женский голос.

— Погоди. Я же просил не мешать.

— Смотри. Девчонка готова себе ухо отрезать. Ты с твоим Данко можешь на бобах остаться.

— Не беспокойся — не останусь, — и продюсер отключил мобильный.

Данко продолжал баюкать десницу.

— Впрочем, если это так трудно, то можно пойти и обычным путем.

— Можно? — с надеждой переспросил певец. — Давайте попробуем. У меня и голос есть. Я ноты знаю.

— Да что ты? По нынешним временам это редкость. Спорить не буду.

— Так в чем же дело?

— В гонорарах. Они не отобьют тех бабок, что в тебя вложены, дурак. Всю жизнь не расплатишься. Закончится тем, что по вагонам пойдешь. «Враги сожгли родную хату» затянешь. И так до глубокой старости. А руку рубанул и гуляй себе народный любимец. Бабки — полны карманы.

— А чем я эти бабки из карманов доставать буду. Зубами что ли?

— Чудак-человек. Тебе же не обе, а одну только длань отсечь придется. Да и ту пришьют тут же.

— А вдруг не получится?

— Что не получится?

— Руку как надо пришить. Ну, сухожилие там повредится или еще чего. Мало ли?

— Не волнуйся. Не ты первый. А потом за риск тебе и платят немерено. Впрочем, не хочешь — я другого найду. У меня певец один на примете имеется. Конь. Это его зовут так. Он себя ради славы публично кастрировать собирался. Ему кто-то сдуру сказал, что и это тоже пришить можно.

— Постойте, постойте. Не надо Коня.

— Так согласен что ли?

— Я бы и рубанул, да боль-то, боль-то какая!

— А вот боли бояться как раз и не стоит. Можно заранее укольчик сделать.

— Это какой?

— Обыкновенный. В Чечне на пленных солдатах проверяли. Им укольчик делали, а затем кожу от поясницы, как рубашку, снимали. Ребята ничего не чувствовали при этом. Только хохотали от души.

— Ужас.

— Ужас не ужас, а помогает.

Таким образом, разговор длился еще несколько часов, пока Данко не согласился пойти на членовредительство. Айзенштуцер подсунул ему на подпись договор. Данко его подписал своей дрожащей правой рукой.

Ночью перед роковым концертом, где и должно было все произойти, певцу не спалось.