Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г. - [35]

— Доброе утро, ма. Если тебе не трудно, сходи, пожалуйста, за хлебом.

— А он у нас, по-моему, есть.

— Я тоже так думала.

Любовь Михайловна сходила на кухню. Вернулась.

— И правда, нет. Сейчас схожу, доченька. Вот только возьму ключи от квартиры.

Нина Семеновна проводила ее взглядом. «Теперь, если ее спросят, она подтвердит, что утром ходила за хлебом и дочка оставалась в квартире одна», — подумала Нина.

После этого она быстро переоделась. И в простеньком темном платье, без всяких украшений, как и подобает овдовевшей женщине, вышла из дома.

На троллейбусной остановке, как и всегда в такие часы, было многолюдно. Три полных троллейбуса пришлось пропустить, и только в четвертый ей удалось втиснуться. Словом, к управлению внутренних дел области она подъехала как раз к началу рабочего дня.

В просторном вестибюле, неподалеку от входной двери, за письменным столом сидел дежурный в погонах старшего сержанта. Выслушав Нину Семеновну, он поколдовал над телефоном и кому-то доложил:

— Пришла гражданка Курбатова Нина Семеновна. Просит пропустить ее либо к младшему лейтенанту Левину, либо к старшему лейтенанту Пряхину.

В трубке ему, видимо, что-то сказали, и он ответил:

— Слушаюсь.

И кивнул ей:

— Поднимитесь на третий этаж в кабинет триста двадцать восемь.

Когда Любовь Михайловна вернулась из магазина, в квартире никого не было. Она покачала головой: с дочкой творилось что-то непонятное. Любовь Михайловна не понимала дочь. Вернее, ей не хотелось верить, что та, которой была безраздельно отдана ее жизнь да и значительная часть жизни ее матери — бабушки Нины — выросла законченной эгоисткой, черствой и равнодушной.

Поверить в такое было страшно, Любовь Михайловна не хотела верить и только удивлялась странностям в поведении дочери.

«Но ведь ко мне-то она относится хорошо, — как за соломинку схватилась она за новую мысль, пришедшую ей в голову. — Вот даже такая мелочь — старалась, доставала для меня билеты на «Сильву»…

И тут же мысли о дочери, о ее странном поведении и характере куда-то отдалились и Любовь Михайловна вновь вспомнила Семена.

Чтобы хоть как-то забыться, она попыталась работать. Достала из холодильника мясо и решила сварить уральскую похлебку. Вскоре вода в кастрюле помутнела и на ее поверхности стали появляться первые островки пены. Тогда она поубавила огонь и сняла с крючка шумовку. В этот момент раздался телефонный звонок. Любовь Михайловна прошла в прихожую и сняла трубку.

— Слушаю вас, — привычно ответила она.

Но трубка молчала. Тогда она повторила:

— Я слушаю вас, слушаю!

И вдруг до нее, словно из космической дали, словно через годы и десятилетия донесся такой знакомый, такой родной голос:

— Люба? Это ты, Люба?

— Семен!!! — закричала в трубку она. — Семен…

Это действительно звонил Хорин. Он не выдержал уединения в своем кабинете и разыскал телефон Курбатова.

Поначалу это был странный, мучительно-бессодержательный разговор, состоящий из повторяющихся восклицаний. Но в действительности каждое восклицание имело для этих двоих большое значение. Повторяя «Люба?», «Семен!», один из них молил о прощении, а вторая уже прощала его. Бессвязное: «Неужели это ты?» означало много больше, чем то, что означали эти три коротких слова

Васька Трегубов

Ваську Трегубова взяли вечером того же дня. Левина за промашку так и не наказали — просто не успели.

При обыске у него изъяли две тысячи триста пятьдесят три рубля, о чем Васька жалел больше всего. Сказал: «Не повезло — не успел истратить».

Утром следующего дня он был доставлен к Безуглому. Тот посмотрел на его помятую физиономию, всклокоченную рыжую шевелюру и понял: перед ним обыкновенный, даже типичный, опустившийся и отупевший от пьянства человек. У таких все бывает по-разному: или они избирают тактику всеобщего отрицания, даже самого очевидного, или, наоборот, безоговорочно «колются», не утруждая свой ум даже подобием защиты.

Каков-то будет этот?

Подумав так, капитан предложил Трегубову сесть и, еще не заполняя протокола допроса, не предупредив официально об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от их дачи, спросил:

— Так что, Трегубов, будем говорить или в глупые игры играть?

На отупевшем лице Васьки, казалось, не дрогнула ни одна жилочка. Тусклым взглядом он посмотрел на капитана и, безнадежно махнув рукой, ответил:

— Ваша взяла, начальник. А в таких случаях Васька Трегубов хвостом не вертит. Пишите: я пришил старика. Я…

Безуглый непроизвольно чуть-чуть прищурился: встреча с предполагаемым убийцей начиналась довольно необычно. А он задал еще вопрос:

— И по каким таким причинам старик не угодил вам, Трегубов?

— А я подследил его, начальник. Однажды зашел в лес по нужде. Гляжу сквозь кустики: бежит. А наперерез ему человек с другой стороны выходит. Остановился старикан. Свернули они с дороги, немного прошли в мою сторону и стали деньгами меняться. Старик ему толстую пачку отвалил, а второй — так себе — тоненькую.

— Ну и что?

— Стал я за ним следить. Дней десять пас. Смотрю — бежит. Гляну на карманы — не оттопырены. Ну, думаю, беги, соколик. А десятого числа посмотрел: полны карманы. Я его и пришил.