Библиотечка журнала «Советская милиция» 2(26), 1984 - [13]

Стефанов несколько раз беседовал с гражданином Дроботом. Тот, сгорая от стыда и смущения, пряча лицо в выцветший зеленый шарф, каждый раз искренне осуждал себя и клятвенно обещал исправиться. Однако первая же выпивка все возвращала на круги своя.

Когда в очередной раз в милицию позвонили соседи и пожаловались на традиционное крушение мебели, Стефанов решил применить к дебоширу крутые меры. В квартиру он вошел в тот момент, когда гражданин Дробот разделывался с пластмассовой кухонной табуреткой. Работа, видимо, не очень ладилась. Пластмасса на удары молотка реагировала слабо.

— Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении, — сказал Стефанов и натужно кряхтя пододвинул к Дроботу здоровенный посудный шкаф.

Хулиган долго и внимательно осматривал его как столяр перед ремонтом, потом поднялся, убрал молоток, остатки табуретки и, просветленно глянув на Стефанова, ответил:

— Спасибо, но за эту вещь я не возьмусь. Извините, пожалуйста.

— Валяйте, — настаивал Стефанов. — Дерева в нем много. Лупите себе на здоровье. Не стесняйтесь.

— Нет, нет, — горячо отозвался Дробот. — Ни в коем случае, ни в коем случае. Позвольте, я провожу вас.

Он надел свою знаменитую куртку и вместе с участковым инспектором вышел из подъезда. По дороге они немного поговорили о всякой всячине. Потом Дробот вернулся домой и спокойно сел пить чай за столом. С тех пор в его сознании что-то перевернулось. К мебели он стал относиться с уважением. Во всяком случае жалоб на него больше не поступало.

Обо всем этом вспоминал Стефанов, шагая к дому Полякова и соображая, как бы ему, не привлекая внимания, выполнить задание Садовникова. Заодно не мешало бы зайти и к Дроботу, узнать, как живет, не появилось ли у него новое хобби.

Стефанову повезло. У Поляковых, кроме престарелой мамаши, Полины Владимировны, никого дома не было. Участковый поздоровался и, пройдя в тесную кухоньку, присел на стул. Следом, подозрительно поглядывая на него, села хозяйка.

— Хочу спросить у вас, Полина Владимировна, — начал Стефанов. — Рассказывают, будто Дробот опять бушевал вечером четвертого числа, не слышали?

— Только мне и делов, что этого психа слушать, — ответила Полина Владимировна.

— Какой же он псих? — удивился Стефанов. — Нормальный человек, только пить не умеет.

— Нормальный человек свое добро портить не станет. Он в дом будет нести, а не из дому, так-то, сынок.

— Это уж у кого как. Так, говорите, не слышали ничего четвертого-то?

— Ничего не слышала. Да и некогда мне.

— Может, из ваших кто слышал? Сергей или Лариса? Они-то дома были в это время?

— Были, как не быть. Конечно, дома были. Лариса-то на работе сейчас, вот придет, ты ее и спроси. А Сережа к врачу пошел в поликлинику, болеет он.

— Что с ним?

— Да живот, будь он неладен. Молодой мужик, а мается, хуже деда старого, глядеть не хочется.

— Когда же это он заболел-то?

— А вот четвертого числа аккурат и заболел. Четвертого как раз и прихватило его. Прибежал с работы белый как мел, упал на диван, так и пролежал весь вечер. Лариска-то ему уж и капли давала, и порошки, да не очень они помогают нынче. Всю ночь, говорит, маялся, а утром врач пришел, бюллетень ему выписал.

— Болезнь — дело худое, конечно, — поддержал разговор Стефанов. — Что же, его прямо на работе скрутило?

— На работе, сынок, на работе. Пришел он рано. Я аккурат на часы взглянула, а тут звонок, Сережка, значит, пришел. А на часах-то без пятнадцати пять как раз было, я и запомнила.

— Понятно. А про Дробота, значит, ничего не слышали.

— Ничего не слышала. А Сережка как пришел, так и лег сразу, и лежал весь вечер.

— Спасибо, Полина Владимировна, пойду еще у кого-нибудь порасспрашиваю.

Полина Владимировна проводила Стефанова до двери и долго потом щелкала за его спиной замками. По соседям участковый инспектор не пошел, поскольку ответ на свой вопрос получил и необходимо было об этом доложить товарищу Садовникову.

Однако, выйдя из подъезда, он вынужден был задержаться. На лавочке, несмотря на январскую стужу, сидела бабушка Никитина. Она жила на первом этаже, и окно ее комнаты выходило прямо к подъезду. Целыми днями просиживала старушка или у окна, или на лавочке. Бабушка Никитина точно знала, кто и когда пришел с работы, в каком виде, что купил, у кого были гости, в каком часу разошлись, кто чем болен, к кому приходил доктор, что прописал. Одним словом, она являлась источником самой различной информации о соседях, их делах.

— Здравствуйте, бабушка, — вежливо поздоровался Стефанов.

— Здравствуйте, здравствуйте! — охотно откликнулась старушка. Чувствовалось, что, сидя в полном одиночестве на холодной лавочке, она очень тосковала по собеседнику. — Чего это к нам в гости пожаловал? Чай, провинился кто или ребятишки набедокурили? Эти-то могут… Раньше за малые провинности родители ох как наказывали. Боялись мы их. А теперича старшие сами вытворяют невесть что, и дети в них идут…

— Это кто же вытворяет?

— Да есть у нас тут… С виду-то вроде порядочные, одеты прилично, а на самом деле…

— В вашем подъезде, бабушка, люди неплохие живут.

— Я разве хаю их? — вскинулась Никитина. — Конечно, люди у нас хорошие… Только не все. Взять Сережку Полякова. Ничего не скажу, справный мужик. И дом у него обихожен, и жена видная, а за дитем присмотру нет. Мать-то его, Полина, разве может с внуком управиться? Где ей, старухе! Тут стражник с ружьем и тот отступится.