Библейский греческий язык в писаниях Ветхого и Нового завета - [8]
3. Литературный языкъ въ греческомъ Новомъ Завѣтѣ.
Въ лексиконѣ и синтаксисѣ онъ представленъ довольно изряднымъ количествомъ слѣдовъ—особенно у св. Луки и Апостола Павла, изъ которыхъ первый былъ (можетъ быть) Антіохіецъ, а второй Тарсіецъ, т. е. изъ переполненныхъ эллинизмомъ городовъ въ періодъ александрійскій и грекоримскій. Эти слѣды зарегистрированы въ полныхъ новозавѣтныхъ грамматикахъ, а мы даемъ лишь нѣкоторые примѣры: σύν болѣе часто (у свв. Луки и Павла), чѣмъ μετά; ἑγκαλεῖν (свв. Лука и Павелъ) вм. κατηγορεῖν—„обвинять“; ζήτημα (Дѣян.) „предметъ розысковъ (разслѣдованій) и разсужденія (спора)“; μὲν οὖν; μὲν и δέ для распредѣленія фразы на двѣ равномѣрныя части, особенно у свв. Луки и Павла (со включеніемъ посланія къ Евреямъ); ἵσασι вм. οἵδασις οι̇ περὶ Παῦλον (Дѣян. XIII, 13) „Павелъ и его спутники“; приспособленное, употребленіе глаголовъ простыхъ и сложныхъ съ ними; точное употребленіе прош. совер., а равно желат. наклон. для обозначенія возможности и въ косвенной рѣчи (у св. Луки); удвоенный вопросъ или восклицаніе (Іак. II, 5); употребленіе предложенія съ неопред. наклон. послѣ глаголовъ съ значеніемъ „объявлять“, а причастія—послѣ глаголовъ воспріятія; употребленіе ὅπας ἅν (у свв. Луки и Павла); употребленіе синтетическихъ конструкцій подлежащаго и сказуемаго и др. Но много словъ, реченій и оборотовъ весьма литературныхъ не употребляется совсѣмъ или начинаетъ выходить изъ употребленія; таковы: желат. наклон., какъ форма зависимая или независимая,— внѣ пожеланія; нѣсколько вопросовъ слитыхъ въ одинъ; формы, содержащія идею двойства, напр. ἑκάτερος, πο̇τερος; ὅπως; ὅπως и ὅπως μή съ будущ.; причинное причастіе съ ἅτε, οῖον, οῖα и причинное неопредѣл. съ ἐπὶ τῷ послѣ глаголовъ чувствованія; сравнит. степень съ послѣдующими ἢ ὥστε и другими аналогичными конструкціями; условный періодъ съ желат. наклон. для простой возможности и многія формы періода уступительнаго; однимъ словомъ,—конструкціи и обороты слишкомъ синтетическія, трудныя или деликатныя для овладѣнія, либо слишкомъ абстрактныя или требующія спеціальной переработки, комбинированія и прилаживанія. Слова, формы, реченія, конструкціи литературнаго языка, оставленныя уже или клонящіяся къ сему въ Новомъ Завѣтѣ, служатъ отрицательными чертами и составляютъ потери новозавѣтнаго греческаго языка.
4. Распредѣленіе греческаго элемента (литературнаго языка) въ Новомъ Завѣтѣ.
Греческій элементъ неравномѣрно распредѣленъ по новозавѣтнымъ писаніямъ какъ по количеству, такъ и по качеству. Здѣсь на первомъ планѣ выступаютъ посланія къ Евреямъ, книга Дѣяній и посланіе Iакова, а на послѣднемъ—Апокалипсисъ, въ срединѣ же другія новозавѣтныя писанія съ нѣкоторыми степенными различіями между ними. Языкъ въ обѣихъ книгахъ св. Луки представляетъ одинаковый контрастъ: съ одной стороны, изысканная корректность и литературные обороты,—напр. въ повѣствованіяхъ, и особенно въ Дѣян., а съ другой—самыя запутанныя конструкціи, самые грубые евраизмы или густой евраистическій колоритъ, главнымъ образомъ въ рѣчахъ или въ нѣкоторыхъ разсказахъ реферирующаго характера (гдѣ можетъ предполагаться первооснова арамейская или на греческомъ языкѣ арамаизованномъ). Наконецъ, этотъ языкъ у св. Павла и св. Луки имѣетъ много пунктовъ сходства, даже для детальныхъ сближеній.
5. Евраистическій элементъ въ Новомъ Завѣтѣ.
Сказанное о евраистическомъ элементѣ у LXX-τи примѣнимо безъ исключенія къ этому элементу также и въ Новомъ Завѣтѣ. Природнымъ языкомъ Іисуса Христа и Его Апостоловъ былъ арамейскій, а такъ какъ они жили „въ провинціи“, то ихъ арамейскій языкъ былъ болѣе грубъ, чѣмъ у образованныхъ людей городовъ и особенно Іерусалима. Всѣ новозавѣтные писатели—даже свв. Павелъ и Лука, родившіеся внѣ Палестины,—были подъ евраистическими вліяніями и вносили въ свои писанія евраистическій элементъ. Къ арамаизмамъ нужно присоединить еще „раввинизмы“, т. е. извѣстныя выраженія, ходившія въ школахъ и въ устахъ раввиновъ или учителей закона. Евраизмы Новаго Завѣта суть совершенные или полные, когда нѣтъ ничего греческаго: несовершенные, неполные или частичные, когда въ нихъ есть и нѣчто греческое. Всѣ новозавѣтные евраизмы можно отыскать въ новозавѣтныхъ, лексиконахъ и грамматикахъ и въ спеціальныхъ трактатахъ о нихъ. Однако вотъ нѣкоторые примѣры. I. Слова: а) слова еврейскія склоняемыя и несклоняемыя: ἁβαδδών, γεέννα, ἁμήν σατᾶν и σατανᾶς.—б) Греческія слова съ евраистическимъ смысломъ: θάνατος „гибель, язва“; κακία „мученіе, трудъ, забота“; ο̇ διάβολος „обвинитель, клеветникъ“ (въ рѣчи о сатанѣ); ἡ θάλασσα „озеро“; ἡ ἅδης „преисподняя“ (въ смыслѣ еврейскаго „шеола“); το ὑποζυγιον „ослица“; είς „первый“.—в) Евраистическія метаформы въ іудейскомъ вкусѣ: σὰρξ καὶ αῖμα =человѣкъ со стороны его слабой и немощной природы; πλατύνειν τὴν καρδίαν „расширять сердце = распространять свою нѣжность“; σπλαγχνίζομαι „чувствую состраданіе“ и σπλάγχνα „расположеніе, состраданіе (жалость), нѣжность“; τάς ὁδούς μου ἑν Χριστῷ „мой способъ дѣйствованія“; στηρίζειν τὸν πρόσωπον αὐτοῦ τοῦ πορεύεσθαι „рѣшиться идти“; πορευεσθαι и περιπατεῖν „вести себя, жить, дѣйствовать“. Но много такихъ фигуральныхъ выраженій общи всѣмъ языкамъ, ибо они непроизвольно раждаются въ умахъ людей, напр. „успеніе смерти“, „жаждать отмщенія“, „поглотить свое состояніе“. Самая ординарная проза не обходится безъ такихъ фигуръ,—и разъ ихъ находятъ въ Новомъ Завѣтѣ, тутъ должно предполагать а priori, что онѣ—евраистическія, какъ напр., πίνειν τὀ ποτήριον=„нести свой жребій“, „подчиняться своей участи“.—г) Евраистическія выраженія внесены въ греческую рѣчь: ἑν γεννητοῖς γυναικῶν=ἑν ἀνθρώποις; οι̇ υἱοὶ τῆς ἀπειθείας=οἱ ἀπειθοῦντες; καὶ προσθείς εἶπεν и προσέθετο πέμψαι.—д) Усилительныя утвержденія и наглядныя представленія идеи: πάντες α̇πὸ μικροῦ ἕως μεγάλου (Дѣян. VIII, 10); καὶ ὡμολόγησε καὶ οὐκ η̇ρνήσατο (Ін. I, 20); ἁνοίξας τὸ στόμα αὐτοῦ εἶπεν (Дѣян.VIII 35. X, 34); διὰ στόματος Δαυείδ (Дѣян. 1,16. IV, 25); ἐποίησεν κράτος ἑς βραχίονι αὐτοὐ (Лк. 1, 51).—II.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Задача этой книги — показать, что русская герменевтика, которую для автора образуют «металингвистика» Михаила Бахтина и «транс-семантика» Владимира Топорова, возможна как самостоятельная гуманитарная наука. Вся книга состоит из примечаний разных порядков к пяти ответам на вопрос, что значит слово сказал одной сказки. Сквозная тема книги — иное, инакость по данным русского языка и фольклора и продолжающей фольклор литературы. Толкуя слово, мы говорим, что оно значит, а значимо иное, особенное, исключительное; слово «думать» значит прежде всего «говорить с самим собою», а «я сам» — иной по отношению к другим для меня людям; но дурак тоже образцовый иной; сверхполное число, следующее за круглым, — число иного, остров его место, красный его цвет.
Сосуществование в Вильно (Вильнюсе) на протяжении веков нескольких культур сделало этот город ярко индивидуальным, своеобразным феноменом. Это разнообразие уходит корнями в историческое прошлое, к Великому Княжеству Литовскому, столицей которого этот город являлся.Книга посвящена воплощению образа Вильно в литературах (в поэзии прежде всего) трех основных его культурных традиций: польской, еврейской, литовской XIX–XX вв. Значительная часть литературного материала представлена на русском языке впервые.