Беззаботные годы - [43]

– Я пойду с тобой, но извиниться ты должна сама. И пообещать больше никогда так не делать. Это был очень нехороший поступок.

– Я не нарочно. И я прошу прощения.

– Да, вот так и скажи – только ему. Ну, пойдем.

С чтением письма опять пришлось повременить.

* * *

Пикторны задержались до двадцати минут девятого, и к тому времени какая-то случайная реплика хозяина дома наконец убедила миссис Пикторн, что на ужин их все-таки не пригласят. «Нам правда уже пора», – сказала она дважды: сначала робко, потом с отчаянием. Ее муж, который и в первый раз услышал ее, притворился, что не слышит, оттягивая до последнего возможного момента ссору с ней в машине. Но все было напрасно. С готовностью вскочив, Уильям довольно болезненно сжал руку миссис Пикторн выше локтя и повел ее к воротам, поэтому прощаться с остальными ей пришлось, оглядываясь через плечо на ходу. Мистеру Пикторну осталось лишь последовать за ней; он умудрился забыть свою панаму, но девочку, которая разносила маленькое круглое печенье, послали с ней вдогонку – так сказал дядя Эдвард.

– Обязательно приезжайте еще, и поскорее! – крикнул Уильям, когда они уже благополучно уселись в машину. Мистер Пикторн натужно улыбнулся и заработал рычагом передач, прежде чем с ревом мотора покатиться прочь по подъездной дорожке. Миссис Пикторн сделала вид, что не слышит.

– Я уж боялся, что они никогда не уедут! – воскликнул Уильям, тяжелой походкой входя обратно в калитку.

– Они думали, что ты пригласил их на ужин, – объяснила Рейчел.

– Да нет, вряд ли. Не может быть. Разве я их звал?

– Конечно, звал, – спокойно отозвалась Дюши. – Вечно у тебя одно и то же, Уильям. Это было очень некрасиво по отношению к ним.

– Теперь вернутся домой, к какой-нибудь жестянке раздора с сардинами, – вставил Руперт. – Не хотел бы я сейчас оказаться на месте мистера Пикторна. Наверняка всю вину свалят на него.

Айлин, которая медлила со своим известием за дверью добрых полчаса, вошла и объявила, что ужин подан.

* * *

– Что он на самом деле сказал, – уже в четвертый раз пытался втолковать он, – так это «обязательно заезжайте к ужину». А уже потом, когда мы выходили из поезда, – «приезжайте к шести, выпьем вместе».

– Вот именно!

– Ну вот, опять, как обычно, во всем виноват я, – сказал он, чтобы прервать враждебное молчание.

– Думаешь, от этого легче? Если ты во всем виноват, значит, и говорить не о чем?

– Милдред, ты же знаешь, я тебе не запрещаю говорить ни о чем.

– У меня нет никакого желания продолжать.

Немного погодя она заявила:

– Дома нечего есть.

– Можно открыть банку сардин.

– Сардин! Сардин! – повторила она таким тоном, словно речь шла о консервированных мышах, засунуть которых в жестянку могло прийти в голову лишь сумасшедшему. – Можешь есть сардины, сколько пожелаешь, если они тебе так нравятся. А что от них творится со мной, ты прекрасно знаешь!

«Я знаю, что хотелось бы сотворить с тобой мне, – мысленно откликнулся он. Сначала – медленно-медленно задушить, а потом выкинуть в колодец». Жестокость этой мысли, а также легкость и быстрота, с которой она возникла, вызвали у Пикторна отвращение. «Я ничем не лучше Криппена», – подумал он. Зло, непостижимое уму. Он положил руку на ее колено.

– Прости, что испортил тебе вечер. Развлечение вышло так себе, верно? А что на ужин, мне неважно. Что бы ты ни подала на стол, будет замечательно, как всегда, – мельком взглянув на нее, он убедился, что нашел верные слова.

– Если бы ты только слушал, что тебе говорят! – вздохнула она. – Надеюсь, у нас еще остались яйца.

* * *

Этот ужин никогда не кончится, думала Зоуи. Они ели холодного лосося с молодым картофелем и горошком, пили неожиданно приятный рейнвейн (впрочем, Уильям, считавший белое вино дамским напитком, выпил бутылку кларета). На десерт подали шоколадное суфле, а потом наконец – стилтон и портвейн, но это случилось не скоро, потому что все были так увлечены разговором, что забывали положить себе овощи, которые им передавали, и мужчины съели по второй порции лосося, а потом, конечно, вспомнили об овощах. Руперту пришлось передавать их, и все это время они вели разговоры на несколько тем одновременно, в том числе и о театре, – ну, это и ей было интересно, только не французские пьесы, не Шекспир и чтобы роли не в стихах. Потом Эдвард повернулся к ней и спросил, какие пьесы ей нравятся, а когда она ответила, что в последнее время не видела никаких, стал рассказывать о пьесе «Французский без слез». И не успела она подумать, что название выглядит довольно скучно, рассмеялся и сказал: «А помнишь, Вилли, ту чудесную девушку, Кей, или что-то в этом роде, и как один из мужчин сказал: "Она дала мне зеленый свет", а другой ответил, что, по его мнению, она вообще скуповата на красный и желтый?» А когда Вилли кивнула и улыбнулась так, словно делала ему одолжение, он снова повернулся к Зоуи: «Думаю, вам стоило бы посмотреть ее, она вас рассмешит». Эдвард нравился Зоуи, ей казалось, что его тянет к ней. Перед ужином, по пути в столовую, он похвалил ее платье. Платье было темно-синее, вуалевое, в крупных белых ромашках с желтыми серединками и довольно низким треугольным вырезом, и когда она почувствовала, что Эдвард разглядывает ее платье, то повернулась к нему – он и вправду смотрел на нее. Слегка улыбнувшись, он подмигнул ей. Она попыталась нахмуриться, но вообще-то это был лучший момент за весь ужин, и она задумалась, неужели Эдвард в нее влюбился. Само собой, было бы ужасно, но ведь она не виновата. Она будет держаться отчужденно, но с пониманием; она, пожалуй, позволит ему один поцелуй, потому что один раз не считается, и он застигнет ее врасплох, или пусть думает, что застиг. Но она объяснит ему, что так нельзя, что сердце Руперта будет разбито, и вообще она любит Руперта. Ведь это правда. Они пообедают в «Плюще» – это будет уже после поцелуя, обед предназначен для объяснений. Теперь, когда она вышла замуж, ее почти не приглашают на обеды, а Руперту, как преподавателю живописи, не по карману принимать у себя гостей. Эдвард будет умолять ее хотя бы о редких встречах, и она уже начинала подумывать, не согласиться ли хотя бы…