Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - [10]

Гунгайс резко, шумно вздохнул. При этом яшмовый кубок, который держала загорелая рука, наклонился, и фалернское запятнало пурпурную, с золотым шитьем тунику. Воин поднес кубок к губам и стал гулко глотать, фыркая по-лошадиному. Утолив жажду, вновь забрюзжал:

– Чем мы промышляем в этой Африке? Убиваем жрецов и богатых рабовладельцев, захватываем их землю. А кто ее обрабатывает? Вандалы? Какое там! Те же, кто гнул спину при римлянах. Мы идем по кривой дорожке римлян. Мы взимаем подати и оброк; мы вынуждены защищать свои владения от проклятых берберов. Нам не ужиться со здешними народами. Рано или поздно от вандалов и следа не останется, мы растворимся среди местных племен. Какой прок с того, что мы, горстка чужестранцев, захватили крепости? Для туземцев мы не годимся ни в союзники, ни в хозяева. Они нас ненавидят не меньше, чем римлян…

– Ненависть не вечна, – прервал его Атаульф. Он был помоложе Гунгайса, чисто выбрит, довольно красив и не столь неотесан, как славянин. Юные годы этого свева прошли при дворе императора Восточной Римской империи, где его держали заложником. – Здешние жители – еретики, и если бы мы, язычники, согласились принять арианство…[6]

– Нет! – Тяжелые челюсти Гунгайса с лязгом сомкнулись (будь у него зубы помельче, они разлетелись бы вдребезги). В темных глазах вспыхнул огонь фанатизма – черты, выделявшей его народ из всех славян. – Никогда! Это они должны покориться, а не мы! Мы-то знаем суть арианства, и если эти ничтожества африканцы не поняли еще, какую совершили ошибку, мы откроем им глаза! С помощью огня, меча и дыбы, если понадобится!

Но пыл его тут же угас. Тяжело вздохнув, он снова потянулся за яшмовым кубком.

– Лет через сто от королевства вандалов останутся только легенды, – предрек Гунгайс. – Лишь одно пока держит нас вместе – воля Гейзериха. – Он произнес это имя немного иначе: Гензерик[7].

Человек, которого звали Гейзерихом, рассмеялся, откинулся на резную спинку кресла из черного дерева и вытянул мускулистые ноги наездника. Их хозяину не так уж давно пришлось сменить седло на палубу боевой галеры. За одно поколение его племя из кочевников превратилось в морских разбойников. Мудрейший из мудрых, Гейзерих царствовал над народом, само имя которого стало символом гибели. Он родился на берегу Дуная и вырос в долгом походе на запад. После того как могучий человеческий поток разбился о римские частоколы, Гейзерих попал в Испанию, и там опыт воина, накопленный в свирепых, безжалостных схватках, со временем помог ему стать королем вандалов. Его дикие всадники повергли в прах римских наместников. Когда римляне, объединившись с вестготами, стали поглядывать на юг, Гейзерих своими интригами навлек на западные рубежи империи орды Аттилы, и вдоль пылающего горизонта вырос громадный лес пик. Теперь Аттила мертв, и никто не ведает, где лежат его кости и награбленные сокровища, охраняемые призраками пятисот рабов. Имя этого гунна гремело по всему свету, но кто он был на самом деле, как не пешка в руках короля вандалов?

Когда победоносные полчища готов, покинув Каталаунские поля[8], двинулись через Пиренеи, Гейзерих не стал ждать неминуемого поражения. По сей день в Риме проклинают имя Бонифация – желая одолеть своего соперника Аэция, он сговорился с Гейзерихом и открыл вандалам путь в Африку. Слишком поздно он помирился с Римом – чтобы исправить ошибку, одной храбрости было уже недостаточно. Бонифаций погиб от копья вандала, а на юге выросло новое государство. Теперь и Аэций мертв, а боевые галеры вандалов идут на север, длинные весла плещут морским серебром в свете звезд.

В каюте флагманской галеры Гейзерих прислушивался к разговору своих приближенных и улыбался, поглаживая сильными пальцами рыжую жесткую бороду. В отличие от Гунгайса, в его жилах не текла кровь скифов, разбитых когда-то воинственными сарматами, оттесненных на запад и смешавшихся с племенами из верховий Эльбы. Гейзерих был чистокровным германцем: среднего роста, косая сажень в плечах, могучая грудь, толстая, перевитая жилами шея. Он был сильнейшим из богатырей своего времени. Его воины первыми среди тевтонов стали морскими разбойниками, или викингами, как их назвали впоследствии. Но ладьи Гейзериха не бороздили Балтийского и Северного морей, а рыскали вдоль солнечных берегов Средиземноморья.

– И только волею Гейзериха вы пьете вино и пируете, отдав себя в руки судьбы, – с усмешкой ответил он на последнюю фразу Гунгайса.

– Чепуха! – фыркнул Гунгайс (среди варваров еще не прижилось низкопоклонство). – Когда это мы отдавались в руки судьбы? Гейзерих, ты всегда думаешь на тысячу дней вперед. Не прикидывайся простачком, мы не так глупы, как Бонифаций и другие римляне.

– Аэций был неглуп, – пробормотал Тразамунд.

– Но он мертв, а мы идем на Рим, – возразил Гунгайс и впервые вздохнул легко. – Слава богу, Аларих[9] не дочиста его разграбил. И наше счастье, что Аттила дрогнул в последнюю минуту.

– Аттила не забыл Каталаунских полей, – произнес Атаульф. – А Рим… после всех потрясений он еще стоит. Почти вся империя в руинах, но то и дело пробиваются живые ростки. Стилихон, Аэций, Феодосий…